— Ну ясное дело, что он агностик, — вмешался мистер Пиктон. — Он же адвокат. В нашем мире может быть только один высочайший спаситель, и адвокаты предпочитают самолично исполнять эту роль.
— Ну же, ну же, Руперт, — проворчал мистер Мур, — не будь таким желчным.
— Еще он любит русскую литературу — поэзию и философию, — продолжал Маркус. — У него там что-то наподобие салона для народа с теми же убеждениями — читает им вслух во время их маленьких собраний. В общем и целом, очень театральный и склонный к манипуляциям персонаж, несмотря на все его разговоры о социальной справедливости. Так считают даже его люди. Я говорил с одной женщиной, компаньоном в его фирме…
— У него в фирме женщина? — изумилась мисс Говард. — Действительный компаньон?
— Так и есть.
— Только чтобы выпендриться перед дружками-суфражистами? — продолжала мисс Говард. — Или она и впрямь что-то делает?
— Это действительно интересный вопрос. Сам-то он не большой поборник прав женщин — не считает их в действительности «угнетенной» частью общества. В отличие, скажем, от трудового народа или негров.
— Ага, — сказал доктор, — может, тогда мы будем избавлены от обычных лекций насчет святости материнства.
— О, полагаю, да, — быстро ответил Маркус. — Но, сдается мне, вместо этого у него против нас будет кое-что опаснее — и намного. — Приложившись к фляжке, он со свистом втянул воздух и обратился к нашему хозяину. — Мистер Пиктон, что вы смогли подыскать по Дэрроу?
— Я нашел статью по делу Дебса, — пожав плечами, сообщил наш хозяин. — Там упоминалась его связь с железной дорогой, но, в общем, ничего больше.
— И ничего по делу Прендергаста? — уточнил Маркус.
— Дело Прендергаста? — резко выпрямившись, пробормотал мистер Пиктон. — Да чтоб меня кошки съели, он что, участвовал в этом?
— Боюсь, что да, — кивнул Маркус. — И еще как участвовал.
— Так-так-так, — изрек мистер Пиктон. — Полагаю, вы помните этот процесс, доктор.
Доктор уже мрачно кивал:
— Несомненно. Редко встретишь более нелепый образчик извращения правосудия на потеху публике.
Маркус хохотнул:
— Довольно странно, доктор, но Дэрроу тоже отнесся к нему именно так.
Мистер Мур изо всех сил пытался уловить мысль, стуча кулаком себе по голове:
— Прендергаст, Прендергаст… — Тут его лицо прояснилось: — Не тот ли парень, что пристрелил мэра Чикаго?
— Он самый, — ответил Маркус. — В последний день Выставки 1893 года — первое политическое убийство в истории города. Юджин Патрик Прендергаст сам явился в полицию со своим четырехдолларовым револьвером и заявил, что убил мэра Картера Гаррисона, поскольку его честь не сдержал обещания поручить ему строительство новых линий городской надземки. Разумеется, заявление было чистейшей выдумкой, а человек этот, очевидно, сумасшедшим. Однако же Гаррисон действительно был застрелен на Выставке, что повлекло кое-какие весьма прискорбные отзывы в международной прессе…
— И потому штат Иллинойс, — резко продолжил доктор, глядя на тех из нас, кто еще не знал этой истории, — решил доверить оценку его вменяемости главному терапевту тюрьмы округа Кук — человеку без специальных знаний в области умственных патологий. Но даже этот специально отобранный прислужник без всякого сомнения объявил Прендергаста буйным психотиком.
— Однако сие не возымело никакого действия, — закончил мистер Пиктон. — Прендергаста быстренько признал вменяемым суд присяжных. Его приговорили к повешению — и повесили, не так ли, детектив?
— Но это еще не все, — отвечал Маркус. — По завершении первого процесса Дэрроу — чья личная неприязнь к смертной казни всегда была почти на грани фанатизма, — предложил помочь адвокату Прендергаста попробовать добиться нового слушания по признанию вменяемости. Этот второй процесс начался 20 января 1894 года и был весьма показательным, особенно для наших целей. — Пролистывая дальше свои заметки, Маркус еще раз глотнул из фляжки. — Дэрроу возглавил утверждение версии защиты. А его тактика, по словам некоторых присутствовавших при том людей, представляла собой совершенно новый род адвокатской практики. С самого начала он перевел фокус внимания с Прендергаста на присяжных: он заявил им, что сторона обвинения требует нарушить их священную присягу рассматривать дело по существу ради удовлетворения общественной жажды мести. Впрочем, прошла молва, что Дэрроу — мастак манипулировать присяжными, так что эта группа, по крайней мере, была хоть как-то к нему готова. Но, оказывается, он знал об их готовности, и вместо того, чтобы протестовать против несправедливости, обратил сей факт себе на пользу. В своих вступительных замечаниях он обратился к слухам о том, что он-де собирается одурачить их при помощи массы технических подробностей и театральности. И торжественно объявил, что делать этого не станет, ибо, по его словам, ежели испробует сие жульничество и проиграет, ответственность — и это ключевая уловка в аргументах Дэрроу, ответственность — за смерть Прендергаста ляжет на его плечи. А я отказываюсь, сообщил он в своей открытой, смиренной манере, взваливать на себя такую моральную ношу. И пообещал, что будет в своих доводах совершенно откровенен — а ежели присяжные решат, что его честные старания недостаточно хороши, ответственность за отправление сумасшедшего на смерть возляжет на них. А не на него.
— Умно, — тихо улыбаясь, пробормотал мистер Пиктон. — Очень умно…
— И полная чушь, разумеется, — добавил Маркус. — Хочу сказать, что на деле он использовал все уловки, какие только смог выдумать. Он оплакивал — в самом деле рыдая — покойного мэра и жестокость мира, способного произвести на свет такое существо, как Прендергаст, и умолял присяжных дать волю их человечности. И, что важнее всего, коль скоро для нас это имеет значение, он нападал на сторону обвинения лично. И превратил предполагаемый суд над убийцей в убедительное, саркастическое — этот человек остроумен, сие несомненно — и безжалостное исследование мотивов государства и его служащих в преследовании сумасшедших, пусть даже и сумасшедших убийц. Все несчастные, призванные судом в качестве свидетелей, подверглись травле и унижениям со всей подозрительностью, которую только смог измыслить Дэрроу, так что допрос касался уже их самих и их убеждений, а отнюдь не Прендергаста. Постоянно опровергая все и вся, а не защищая интересы своего клиента, он перевернул процесс с ног на голову.
Я обернулся к доктору, который уставился в пол и подергивал бородку под нижней губой.
— Но это же не сработало, — пробурчал он.
— В итоге — нет, — констатировал Маркус. — Присяжные выдержали его давление и подтвердили предыдущий вердикт о вменяемости. Но, главное, он устроил напряженное состязание из того, что поначалу казалось простым и ясным вынесением приговора умалишенному.
Доктор откинулся в кресле и вздохнул.