— Несчастный случай? — повторил судья. — Какого рода?
Мистер Пиктон помолчал, снова взглянул на телеграмму и медленно произнес:
— Очевидно, преподобный Паркер упал под колеса приближающегося поезда на вокзале Гранд-Сентрал, сегодня утром. Он был серьезно изранен и доставлен в ближайшую больницу. Скончался там через сорок пять минут.
Новость поразила зал не меньше, чем этот самый поезд — беднягу преподобного. Люди на галереях — некоторые из них были прихожанами Паркера — зашумели в открытую, кое-кто расплакался. Мы же оказались слишком ошарашены, чтобы хоть что-нибудь сказать или сделать. И, разумеется, сомнений у нас не было: все мы понимали, что причиной этой смерти был на самом деле отнюдь не несчастный случай. Смерть под поездом на вокзале Гранд-Сентрал была практически невозможна, если только кто-нибудь не вызвался ей поспособствовать — кто-то опытный в подобных вещах, сильный и достаточно безумный, чтобы провернуть такую штуку посреди немалой толпы, кто-то, кого не волновало присутствие двух помощников шерифа. К примеру, кто-нибудь, ошалевший от марафета, — кто-нибудь вроде одного из Пыльников.
Либби Хатч издала короткий громкий звук, и, готов поклясться, это был смех — но когда я обернулся, она уже спрятала лицо в ладонях и вроде бы плакала.
Судья Браун принялся восстанавливать порядок, однако намного умеренней, чем обычно. Народ утих, и судья мрачно оглядел зал.
— Суд действительно огорчен такими известиями. Преподобного Паркера хорошо знали и уважали в этой общине, несмотря на все прозвучавшие здесь заявления. С учетом данных обстоятельств я предлагаю объявить перерыв до двух часов — и тогда, мистер Пиктон, вы сможете вызвать следующего свидетеля. Или, если времени вам нужно больше…
По-прежнему крайне ошеломленный, мистер Пиктон покачал головой:
— Нет, ваша честь. Благодарю вас. Обвинение будет готово к двум часам. Со следующим свидетелем…
Судья стукнул молотком, и лишь только он покинул зал, все вновь ожило. Мистер Пиктон снова рухнул на стул, но никто из нас не сделал к нему и шага — попросту не зная, что тут можно сказать. Все снова пошло не так, как он планировал, и будущее нашего дела теперь, похоже, оказалось под сомнением — особенно в свете того, как мистер Дэрроу обращался с Луизой Райт, свидетельницей, чьим показаниям теперь не осталось никакого подкрепления. Понимая все это, мистер Пиктон довольно долго сидел так, не отрываясь от телеграммы в руке; наконец он поднял голову и посмотрел на нас — точнее, на одного из нас.
— Что ж, доктор, — очень тихо промолвил он. — Надеюсь, к двум вы будете готовы, потому что я не могу позволить присяжным до утра обдумывать уже услышанное сегодня. — Он прервался и поднял бровь: — Вы — все, что у нас осталось.
Доктор кивнул, понимая, похоже, в каком трудном положении теперь оказался. Но когда он заговорил, голос его был очень сдержанным — даже спокойным.
— Все в порядке, мистер Пиктон, — заверил он, прикасаясь к своей бородке. — Я, кажется, научился паре трюков у нашего друга Дэрроу…
Вернувшись днем в зал суда, я приметил перемену в расположении охранников, тогда не особо-то меня и впечатлившую. Крупный мужчина, что прежде стоял за Ифегенией Блейлок, перешел к двери, а Генри, наш старый приятель с вытянутой головой и тупыми мозгами, оказался за дубовыми перильцами ограждения, рядом со столом защиты. Списав сию перестановку на желание охранников поменяться местами, я, как уже сказал, не слишком этим заморочился; однако сейчас, оглядываясь назад, я понимаю — то был первый признак куда более зловещих событий, тех, что в итоге привели к неожиданному и ужасному исходу дела. Сообрази я тогда — я или любой другой из нас, — что на самом деле стоит за этой переменой, получилось бы обойтись без всех этих страданий. Единственным, кто по логике вещей смог бы, пожалуй, верно истолковать это, был доктор, но он слишком сосредоточился на грядущем поединке с мистером Дэрроу, чтобы обращать внимание на такие, казалось бы, незначительные подробности.
Дав присягу ровно в половине третьего, доктор почти весь следующий час отвечал на вопросы мистера Пиктона о работе, проведенной с Кларой, после чего обсуждение перешло к оценке психического состояния Либби Хатч. Когда доктор только начал говорить, присяжные, как и зрители на галерке, вполне явственно склонялись к принятию его утверждений, что называется, скептически — но, как это часто и происходило при его появлениях в суде, он постепенно расположил к себе по меньшей мере часть из них своими четкими и полными сочувствия суждениями, особенно когда речь шла о Кларе. Ясно дав понять, что при обращении с девочкой он попросту следовал стандартной процедуре, принятой в подобных случаях, — и объяснив, с каким количеством аналогичных случаев уже имел дело, — доктор изобразил портрет очень смышленой, чувствительной девочки, чей ум был ужасно сбит с толку, но все же не поврежден событиями, случившимися вечером 31 мая 1894 года. Его описание Клары смягчило присяжных настолько, что они начали интересоваться подробностями его медицинской диагностики, вместо того чтобы отмахнуться от них. И пока он рассказывал, как дни напролет сидел и рисовал с ней, объясняя, что не пытался ни заставить девочку говорить, ни внушить ей какие бы то ни было слова, как только она наконец начала разговаривать, эти двенадцать мужчин становились все более и более восприимчивы — так что когда мистер Пиктон перешел к вопросам о Либби Хатч, они уже были готовы выслушать все, что доктор собирался сказать. Здесь не было никаких хитроумных манипуляций: просто когда доктор — при всем своем необычном облике, акценте и странной сути большей части его работы — заговаривал о детях, отношение его было столь честным и заботливым, что даже самые скептически настроенные не сомневались — он искренне беспокоится о благе своих юных подопечных.
Все вопросы мистера Пиктона о Либби Хатч были направлены на одну общую цель: показать, что эта женщина была расчетлива, а не безумна, и что она весьма поднаторела в использовании самых разных способов добиться своего. Доктор поведал о трех разных подходах, кои она испробовала, пытаясь вызвать его сочувствие: прикидывалась жертвой, искусительницей и, в итоге, гневной грубиянкой, — и объяснил, почему ни один из них не считается, пользуясь его словами, «патологическим» по природе. На самом деле то были методы, весьма широко используемые множеством разных женщин при попытках завладеть той или иной ситуацией — в особенности ситуацией с участием мужчин. На мгновение прикинувшись адвокатом дьявола, мистер Пиктон спросил, нельзя ли убийство женщиной своих детей в действительности считать частью одной из таких попыток — если попробовать рассмотреть его как старание получить больше власти над собственной жизнью и миром. Тут доктор пустился в долгое перечисление аналогичных случаев, которые он видел сам или читал о них — случаев, когда женщины в самом деле расправлялись со своими отпрысками, если эти самые дети стояли на пути к тому, что их матери почитали для себя первостатейными потребностями.
Частью этой беседы стал тщательный разбор хорошо известного всем нам случая: жизни и убийств Лидии Шерман, «Королевы отравителей». Доктор подметил некоторые чрезвычайно близкие черты этой убийцы и Либби Хатч: Лидия Шерман, пользуясь терминологией доктора, была «ни по темпераменту, ни по конституции не приспособлена ни к браку, ни к материнству», но это не останавливало ее все новую и новую охоту на мужей и произведение на свет детей. Когда дела шли совсем уж невыносимо — как всегда и происходило, учитывая ее личность, — она попросту убивала всю семью, вместо того, чтобы смириться с тем, что проблема, видимо, кроется в ней самой. Та же «динамика», сообщил доктор, управляла и поведением Либби: по каким-то причинам (тут он не преминул упомянуть, что Либби никогда не обсуждала с ним свое детство) обвиняемая просто не могла вынести разрыв между тем, что желала, и тем, что общество, по ее мнению, навязывало женщине. Своевольная, поглощенная личными желаниями и потребностями, Либби даже детям не могла позволить помешать своим планам; однако в то же время она испытывала отчаянную нужду в общественном признании себя достойной женщиной, заботливой матерью и любящей женой. С этой точки зрения странная история о призрачном негре на Чарлтон-роуд оказывалась не такой уж и необычной: лишь столь фантастическая выдумка могла выставить ее перед жителями городка героиней, а не женщиной, которая убила помешавших ей троих детей. Но во всем этом, подчеркнул доктор, не было ничего безумного: представители мужского пола очень часто отправляются за подобные преступления на виселицу, однако никто не предполагает у них сумасшествия.