— Мы, конечно, не говорим о чем-то, совершенно аналогичном физическому насилию или словесным оскорблениям, — объяснял доктор, впервые приступив к заполнению того раздела доски, что был оставлен под факты, касающиеся детства Либби. — Но подобное отсутствие уединения может повлечь за собой множество подобных исходов — и прежде всего неспособность психики развиться в действительно единую, комплексную и независимую сущность.
Я вновь вернулся мыслями к словам мисс Говард о том, что личность Либби в раннем возрасте разбилась на части, которые она так и не смогла собрать.
— Это трудно себе представить, — продолжал доктор. — Сдавленный ужас вынужденности проводить каждый час пробуждения и отхода ко сну в близкой, бдительной компании других людей, ужас редкого, если вообще известного одиночества. Подумайте о невероятной фрустрации и гневе, о чувстве полного — полного…
— Удушья, — закончил Сайрус за доктора, и я знал, что он подумал о детках, коих Либби погубила этим самым способом.
— Именно, Сайрус, — сказал доктор, записав это слово на доске большими буквами и подчеркнув его. — Здесь у нас на самом деле первый ключ, в равной степени подходящий и к загадке мышления Либби, и к очевидной головоломке ее поведения, — удушье. Но, Сара, что же в ее раннем детстве привело к нему? Ее брат навел вас хоть на какие-то мысли?
— Он готов был обсуждать со мной лишь одну тему. Прежде всего, думаю, потому, что не хотел, чтобы об этом услышала их мать. Похоже, Либби изрядно путалась с мальчиками, причем с очень раннего возраста. Она развилась не по годам рано — и в романтическом, и в сексуальном отношении.
— Ну да, вполне логично, — подумав, сообщил доктор. — Такое поведение неизбежно становится тайным, а значит, и приватным — к тому же оно отражает ее неспособность, самую досадную неспособность добиться для себя этой приватности и независимости. — Записав эти мысли, доктор добавил: — И потому, сдается мне, она была не особо добра к ничего не подозревающим молодым людям, кои увлекались ею.
— Да, — ответила мисс Говард. — Настоящая сердцеедка — так, пожалуй, будет снисходительнее всего выразиться.
— Хорошо, — кивнул доктор. — Очень хорошо.
Мистер Мур, сидевший в углу с большим стеклянным кувшином мартини, который смешал для себя, издал при этом громкий стон; ему, будто эхом, отозвался скорбный вопль паровозного свистка вдали. Услышав его, мистер Мур воздел палец:
— Вы слышали, Крайцлер? То звук этого проклятого дела, утекающего у нас сквозь пальцы. Оно растворяется в ночи, а чем же при этом заняты вы? Все еще просиживаете тут с вашей окаянной доской, ведете себя так, словно по-прежнему есть некий способ придумать какой-то выход из поражения. Все кончено — и кому, черт побери, какое сейчас дело до того, как Либби Хатч дошла до жизни такой?
— Наш вечный глас поддержки, — заметил мистер Пиктон, бросив быстрый взгляд на мистера Мура. — Давай, еще шесть или семь порций этой гадкой мешанины, Джон, и, пожалуй, ты отвалишь на боковую — тогда мы сможем спокойно продолжить.
— Понимаю, сейчас кажется, что гонка уже проиграна, Мур. — Изучая доску, доктор прикурил сигарету. — Но мы должны делать все, что можем, — пока можем. Мы должны.
— Зачем? — проворчал мистер Мур. — Никто не хочет приговора для этой чертовки, уж это дали понять ясно. Так какого дьявола ради мы все продолжаем?
— Есть еще Ана Линарес, Джон, — напомнил Люциус.
Мистер Мур снова заворчал:
— Девочка, чьему отцу совершенно все равно, жива она или мертва. С Либби ей, пожалуй, будет не хуже, чем с этим испанским ублюдком.
— Вообще-то сейчас я думал не об Ане Линарес, — очень тихо произнес доктор.
— О Кларе, не так ли? — проговорила мисс Говард. — Как она там? Я даже не сообразила спросить.
Доктор неловко пожал плечами:
— В замешательстве. И не слишком разговорчива, хотя я ее в этом вовсе не виню. Я обещал, что сие суровое испытание поможет и ей, и ее матери. Но ничего не вышло — и теперь к ужасу от воспоминаний о случившемся три года назад прибавился страх того, что случится, если ее мать выйдет на свободу. Девочка не настолько мала, чтобы не видеть опасности, в которой может оказаться, если Либби решится отомстить дочери, которую без сомнения считает вероломным ребенком, единственным свидетелем ее кровавого деяния.
Отложив кусок мела, доктор взял бокал вина и собрался было глотнуть — но на полпути остановился, будто потерял всякий интерес к любому успокоению.
— Вам не стоит обвинять себя, доктор, — вмешался Маркус. — Дело казалось надежным. Не было никаких причин полагать, что так все обернется.
— Может быть, — изрек доктор, сел и отставил бокал.
— И позвольте мне еще раз напомнить всем… — произнесла мисс Говард, но на этом мистер Мур исторг очередной громкий стон:
— Да, да, мы знаем, Сара, еще не все потеряно! Бог мой, ты сама-то не устала от этой присказки?
— Если так ты хочешь спросить, не желаю ли я, чтобы все было кончено, дабы у меня имелось хорошее оправдание погрузиться на дно бокала и остаться там на веки вечные, Джон, то мой ответ — нет, — отрезала мисс Говард. — Да, может, мы сегодня и не принесли особых сведений — но мать должна знать больше, а она вернется завтра. Как и мы. — Она посмотрела на доктора. — Поедете с нами? Не уверена, что смогу подобрать правильные вопросы.
Каким-то глубинным усилием доктор смог встряхнуть последние следы того, что сходило за ободрение.
— Конечно, — сказал он, положил руки на колени и встал. — Но сейчас, если вы не возражаете, я, пожалуй, удалюсь, не дожидаясь ужина. Я не слишком голоден. Нам ведь нет нужды являться к Фрэнклинам раньше полудня, да, Сара?
— Верно.
— Значит, по крайней мере, не нужно рано вставать. — Он чуть неловко оглядел комнату. — Спокойной ночи.
Мы забормотали в ответ и утихли, когда доктор медленно побрел наверх по лестнице.
Услышав, как хлопнула дверь его спальни, мисс Говард взяла кусочек мела у доски и кинула им мистеру Муру в голову, попав аккурат промеж глаз, отчего он взвизгнул.
— Знаешь. Джон, — заключила она, — если тебя не возьмут обратно в «Таймс», запросто сможешь открыть новое дело — пинать хромых псов или выбивать костыли у калек.
— Однажды, — простонал мистер Мур, стирая след от мела, — ты причинишь мне серьезное увечье, Сара, — и обещаю, я подам на тебя в суд! Знаешь, мне жаль, если вы все считаете меня пораженцем, но я попросту не понимаю, что же такое, способное изменить ход событий, ты собираешься вытрясти из матери Либби Хатч.
— Может, и ничего! — парировала мисс Говард. — Но ты же видел, каково пришлось доктору на этой неделе — и не забывай, именно мы втравили его в это дело, чтобы помочь забыть о неурядицах в Нью-Йорке. Но теперь, похоже, сделали только хуже. Так что мог хотя бы попытаться быть пободрее.