– А вы? – На этот раз слова Рузвельта прозвучали чуть ли не умоляюще.
– Потрудился – правда, пока далеко не продвинулся. У меня есть несколько зацепок – но нам необходимо докопаться до остального. Только если мы сможем с полной уверенностью сказать, что именно толкает его на убийства, мы решим эту головоломку.
– Но что может заставить человека совершать такое? – спросил Рузвельт, и в голосе его чувствовалось подлинное смятение. – В конце концов, у Санторелли даже не было при себе денег. Мы опросили его родственников, но они той ночью все были дома. Если только это не результат его ссоры с кем-то, кто…
– Я сильно сомневаюсь, что здесь замешаны какие-то личные дрязги, – ответил Ласло. – Очень может статься, что мальчик до той ночи никогда не встречался со своим убийцей.
– То есть вы утверждаете, что кто бы ни убил ребенка, он не был с ним даже знаком?
– Возможно. Для него не было важно, кого он убивает. Ему было важно, что олицетворяет собой его жертва.
– И? – спросил я.
– И это нам предстоит определить.
Рузвельт продолжил свой осторожный допрос:
– У вас есть какие-то улики, подтверждающие эту версию?
– Нет, если вы имеете в виду именно улики. Я основываюсь исключительно на опыте, полученном из многолетнего общения с подобными пациентами. И на дарованной мне интуиции.
– Но… – Как только настала очередь Рузвельта мерить шагами кабинет, Крайцлер расслабился, будто основная и самая трудная часть его работы выполнена. Теодор же настойчиво продолжал стучать себя кулаком в открытую ладонь. – Послушайте, Крайцлер, это правда, я, как и все мы здесь, вырос в достаточно приличном месте. Но с тех пор как я получил это назначение, мне пришлось весьма близко познакомиться с преступным миром, и перевидал я всякого. Я знаю, что порок и бесчеловечное отношение к себе подобным в Нью-Йорке намного превосходят положение дел в любом месте земного шара. Но даже здесь я не могу понять, что могло толкнуть человека на совершение такого неописуемого ужаса.
– Не ищите, – медленно сказал Крайцлер, стараясь выражаться предельно ясно и понятно, – причин в городе. Ни в недавних событиях, ни в обстоятельствах. Существо, которое вы ищете, явилось на свет очень давно. Возможно, корни его поведения следует искать во младенчестве, совершенно определенно – в детстве. И, возможно, детство его прошло совсем не здесь.
Теодор не нашелся с ответом, на его лице отразилась борьба чувств. Беседа сильно его обеспокоила. Впрочем, всякий раз вступая в дискуссию с Крайцлером, он впадал в сильное волнение. Хотя Рузвельт прекрасно знал, чем закончится этот разговор, и, как я начинал сейчас понимать, даже в некотором роде рассчитывал на это, еще когда просил меня привести к нему Ласло. И теперь с удовлетворением наблюдал, как то, что для любого из детективов в Управлении несомненно показалось бы неизведанным океаном, опытный Крайцлер разлагает на течения и курсы. Теории Ласло явно предлагали решение загадки, которую Теодор был склонен считать неразрешимой, и это позволяло надеяться, что правосудие, пускай и с опозданием, но все же способно восторжествовать. Даже в том случае, когда смерть человека (а теперь, похоже, и не одного) не заинтересовала в Управлении больше никого. Если бы это еще хоть как-то объяснило, что здесь делаю я…
– Джон, – внезапно сказал Теодор, даже не взглянув на меня. – Здесь были Келли и Эллисон.
– Я знаю. Мы с Сарой столкнулись с ними на лестнице.
– Да? – Теодор поправил на носу пенсне. – Проблем не было? Келли становится сущим дьяволом, особенно если рядом возникает женщина.
– Ну, я бы не назвал это приятной встречей, – ответил я, – но Сара держалась молодцом.
Теодор облегченно вздохнул:
– Ну и слава богу. Хотя, между нами, я временами до сих пор сомневаюсь, было ли это мудрым решением с моей стороны.
Он имел в виду свое решение взять Сару на работу – вместе с еще одной секретаршей они стали первыми женщинами, принятыми в полицию Нью-Йорка. Рузвельт подвергся за это серьезной критике как со стороны собственных коллег, так и со стороны прессы, но он был так же нетерпим к тому, как в американском обществе относятся к женщинам, как и любой знакомый мне мужчина, и решил дать этой парочке шанс постоять за себя.
– Келли, – продолжил Теодор, – грозил устроить бучу среди иммигрантских сообществ, если я вздумаю привлечь его и Эллисона по этому делу. Пообещал, что в этом случае сделает все от него зависящее, чтобы распустить слухи о Полицейском управлении, оставляющем безнаказанными жестокие убийства несчастных иностранных детей.
Крайцлер кивнул:
– И ему будет несложно исполнить свое обещание. Тем более что в принципе это правда. – Рузвельт резко взглянул на Крайцлера, но тут же отвел глаза, признавая его правоту. – Скажите мне, Мур, – продолжил Ласло, – что вы думаете об Эллисоне? Есть ли основание предполагать, что он действительно может быть в этом замешан?
– Вышибала? – Я откинулся назад в кресле, вытянув ноги и взвешивая вопрос. – Он, несомненно, самый скверный человек в этом городе. У большинства нынешних бандитов в душе осталось что-то человеческое, пускай и на самом дне. Даже у Монаха Истмена – тот, к примеру, разводит птичек и кошечек. Но за Вышибалой, насколько мне известно, таких слабостей не числится. Его любимый спорт – жестокость, и, пожалуй, это единственное, что доставляет ему удовольствие. И даже если бы я не видел тела, спроси кто-нибудь моего мнения насчет того, кто может быть замешан в смерти мальчика, работавшего в «Парез-Холле», я бы без тени сомнения указал на Вышибалу как на первого подозреваемого. Мотив? У него их немного, но, скажем, – чтобы приструнить оставшихся ребят, лишний раз напомнить им о необходимости отстегивать ему положенную долю. Но тут есть одно «но» – стиль. Вышибала – человек стилета, если вы понимаете, о чем я. Убивает тихо, аккуратно, и большинство его предполагаемых жертв больше никто никогда не видит. Он сверкает одеждами, но на работе не светится. Так что как бы ни хотелось утверждать обратное, мне вовсе не кажется, что он заметан в этом деле. Просто не его почерк.
Я поднял глаза и увидел, что Ласло озадаченно на меня смотрит.
– Джон, я никогда в жизни не слышал от тебя ничего умнее, – сказал он. – И к слову, о твоих вопросах касательно цели твоего пребывания здесь с нами. – Он повернулся к Теодору. – Рузвельт, я прошу назначить Мура моим ассистентом. Его знание преступной деятельности и мест, где она вершится, может оказаться просто бесценным.
– Ассистентом? – повторил я. Но мне никто не ответил. В глазах Теодора зажегся огонек, под кожей заходили желваки, и я понял, что он полностью согласен с Крайцлером.
– Я полагаю, вам бы хотелось принять участие в следствии, – сказал он. – Я это чувствую.
– Принять участие в следствии? – повторил я в замешательстве. – Рузвельт, куда девался ваш хваленый голландский ум? Алиенист? Психиатр? У вас и так уже ходят в заклятых врагах все старшие офицеры Управления, не говоря уже о половине членов Совета уполномоченных. Они уже делают ставки на ваше увольнение и сходятся на том, что это произойдет аккурат ко Дню независимости! Если хоть одно слово насчет того, что вы поручили дело кому-то вроде Крайцлера просочится наружу, это будет звучать так, словно вы наняли африканского шамана!