Они стояли у выхода из кафе, прислушиваясь к шуму за дверью. Морлоки били в бубны и завывали, готовясь тащить обреченных пленников на костер.
— Сорок секунд.
«Ну, Маруся, не подкачай!»
— Тридцать секунд. Теренций Публий, древнеримский драматург, как-то сказал: «Судьба улыбается смелым».
«Надеюсь, нам она улыбнется очень широко», — Маруся представила реакцию морлоков на то, что сейчас произойдет, и ей самой захотелось улыбнуться или даже рассмеяться.
Расхохотаться во все горло!
— Пятнадцать…
За дверью послышались шаги множества ног.
— Пять…
«Надо же, какая точность! Ровно в полночь. Интересно, как морлоки определяют время? Какая же ерунда лезет в голову…»
— Три! Зажигай.
«Рано!»
— Два!
Дверь заскрипела, на лицо Маруси упали мятущиеся отблески огней.
— Один!
Она ударила головкой факела о стену, услышала характерное «Ш-ш-ш-ш!», перехватила его левой рукой и тут же зажгла второй.
— Жертва!!! — заорали морлоки, вваливаясь в кафе.
— Э-э-э-э-э-а-а-а-а-у-у-у-у! — заревел Уф из темноты. Гигант сказал, что умеет кричать «громко-громко», но девочка даже не предполагала, насколько это самое «громко-громко» будет оглушающим!
«Словно двигатели стратосферного лайнера».
Факелы вспыхнули ярчайшим зеленым светом. Маруся на миг ослепла. Выставив вперед руки с зажатыми в них фонтанами огня, она решительно шагнула вперед.
— Э-э-э-э-э-а-а-а-а-у-у-у-у!!
Морлоки замерли. Девочка увидела множество глаз, расширенных от ужаса. Это был животный, дикий, первобытный ужас перед неведомым. Такими глазами, должно быть, предки людей смотрели на молнию, ударившую в вековой дуб.
Но им не доводилось видеть того, с чем столкнулись морлоки — слепящие зеленые молнии, движущиеся прямо на них. И это еще факелы не разгорелись в полную силу!
Первым завизжал и шарахнулся в сторону пахан. Визг пахана послужил сигналом для остальных. Все племя бросилось врассыпную, завывая на бегу от страха.
Уф, подхватив Марусю, посадил ее на шею и, не переставая изображать турбину стратосферника, понесся по улице поселка. Разгоревшиеся факелы «дали свечу» — сперва один, а потом и второй выпустили по сигнальной ракете. Огненные зигзаги, отскакивая от стен домов, пронзили темноту, многократно усилив панику среди бегущих дикарей.
Маруся не выдержала. Она хохотала как безумная, а факелы в ее руках плевались ракетами, расчерчивая ночь пылающими линиями.
Победа была сокрушительной.
Морлоки разбежались, бросив свои жилища, детей и стариков. Те без чувств валялись у потушенных костров, лишь несколько пузатых ребятишек, в силу возраста не понимающих еще происходящего, вторили хохоту Маруси своим звонким смехом.
— Получили! Получили, уроды! — утирая рукавом выступившие слезы, кричала девочка.
— Эффект превзошел все ожидания, — откликнулась Исинка.
— Моя хорофо! Нрафится! — рыкнул Уф.
Подобрав возле шалаша пахана нетронутое снаряжение и припасы, путники двинулись к речным зарослям. На прощание Маруся закинула догорающие факелы внутрь шалаша предводителя морлоков. Начался пожар.
В одиночку безлунной ночью Маруся ни за что не нашла бы дорогу к старой лиственнице с раздвоенной вершиной. Но Уф благодаря своим удивительным кошачьим глазам прекрасно видел в темноте. Ехху вывел девочку точно к злополучной яме-ловушке, пристукнул прикладом пулемета о камни.
— Маруфя, моя хотеть земля яма кидать. Уф… Моя хотеть плохой яма убирать.
— Времени нет. Нам надо идти. Вдруг морлоки послали погоню?
Посопев, ехху уверенно ответил:
— Не-а. Мясоглоты далеко бефать. Уф… Маруфя мясоглоты сильно пугать. Хорофо. Нрафится!
…Новым испытанием для путников стала переправа через Аду. Торчащие из воды камни даже днем были неважной заменой мосту, а ночью, в темноте, попытка перейти по ним на другой берег превратилась в опасную игру со смертью.
Маруся, укрепив фонарик в наплечном клапане «разгрузки», балансировала над ревущим потоком, стараясь не смотреть вниз, туда, где в отблесках электрического света кружились увенчанные шапками пены водовороты.
Один неверный шаг — и…
И все.
«Не поймешь, что тут хуже — морлоки или эта бешеная река, — стискивая зубы, думала девочка. — Вот выберусь из этой передряги — и все, больше в тайгу ни ногой».
Уфу преодоление реки далось едва ли легче, чем девочке: ехху очень боялся воды. И, когда они наконец-то очутились на другом берегу, оба, не сговариваясь, упали на мокрую от росы траву и некоторое время молча лежали, приходя в себя.
Отдышавшись, Маруся вызвала Исинку. Связь была отвратительной, но девочка все же разобрала слова искусственного интеллекта:
— Ваш Рубикон перейден.
Что это значит, Маруся не совсем поняла, но ощутила неприятный холодок, пробежавший по спине.
…Наскоро перекусив, они начали подниматься по пологому склону возвышавшегося над рекой холма. Деревья здесь были еще нормальные, живые. Ночь отступала, на востоке небо посветлело, а одинокое облачко над горами окрасилось нежным розовым светом восходящего солнца.
Перевалив заросшую осинами макушку холма, путники остановились. Перед ними в предрассветных сумерках серой стеной высился Мертвый лес, молчаливый и мрачный.
После всего пережитого: после встречи с медведем, после стычек с морлоками, после подземелий базы и летящих в голову каменей, после того, как ее едва не принесли в жертву — Марусе казалось, что она уже разучилась бояться. Но нет — Мертвый лес испугал девочку, испугал неизвестностью, таинственностью, угадывающейся враждебностью всему окружающему миру и особой, неживой тишиной.
Похоже, Уф испытывал сходные чувства. Гигант принюхивался, вздыхал, фыркал, цокал языком. Они уже минут десять топтались на опушке, все никак не решаясь сделать первый шаг.
— Пошли, что ли?
— Уф… Моя бояться.
— Идти-то все равно надо.
— Моя понимать.
— Ты чувствуешь здесь кого-нибудь?
Ехху ответил не сразу. Он смочил палец слюной, провел по широким ноздрям, вдохнул, пошевелил губами, словно пробуя запах на вкус, и развел руками.
— Моя не понимать. Уф… Плохой дерефья. Плохой земля. Уф…
— Других нет, — Маруся нахмурила брови и первой ступила под полог, сплетенный из мертвых ветвей.
Это походило на поход по кладбищу. По кладбищу деревьев. Погибшие неизвестно отчего лиственницы, березы, рябины высились повсюду, протягивая к путникам сухие пальцы сучьев. В каждом изгибе, в каждой трещине на голых стволах Марусе виделось что-то угрожающее, тревожное.