— И куда он шел? — улыбнулся Флор, хотя на душе у него было сейчас тяжело. Но рыжий, покрытый веснушками, покусывающий трубку англичанин действовал на него успокаивающе.
— Человек? — удивился Кроуфилд. — Ну, он не мог идти по волнам, потому что для такого поступка нужна очень большая сила веры в Бога. Такой силой не обладают теперешние люди… Нет, этот человек почти утонул. Однако когда он пришел в себя, то рассказал интересные вещи…
История о пороховом корабле и случайной команде, набранной с бору по сосенке, очень не понравилась Флору.
— У меня есть предположение насчет заговора с порохом, — продолжал Кроуфилд.
Они уже подходили к воротам Флорова дома. Там по-прежнему трудился Иона.
— Плохо отмывается, проклятая! — закричал он, едва завидев хозяина. — Впиталась! Ядовитая!
— О, тут произошло неприятное событие? — осведомился Кроуфилд.
Иона узнал англичанина и выпрямился, держа тряпицу в опущенной руке.
— Здравствуйте, господин Кроуфилд, — выговорил он. — Не признаете? Меня раньше Животко звали, а теперь — Иона.
— О, Иона — великолепный наименований для моряка! — обрадовался Кроуфилд. — Таковой моряк в воде не тонет!
— Угу, — сказал Иона и вернулся к своему занятию.
Друзья вошли в дом.
— Предположим, некий корабль движется в Новгород и везет груз пороха, — задумчиво молвил Флор. — Как ты думаешь, Стэнли, он выполняет заказ русского государя?
— Ни в коей мере! — решительно произнес Кроуфилд. — Я полагаю здесь наличие заговора! Заговора с порохом!
Наталья Фирсова вышла, степенно поклонилась, подала прохладного киселя. Флор глядел на нее с гордостью. Как сказала бы по аналогичному поводу старенькая учительница начальных классов — «вот какого отличного товарища воспитали мы в наших рядах!»
Важно поклонившись гостю и хозяину, Наталья скрылась. Она знала, что Флор ей все потом перескажет, а сидеть и улыбаться с отсутствующим видом в присутствии полузнакомого гостя ей не хотелось. Наталья любила быть в центре внимания; положение слушателя устраивало ее мало.
Кроуфилд был встревожен и не скрывал этого. Приподнявшись и приветствовав Наталью поклоном, он вновь вернулся к теме пороха.
— Правда ли, что Иоанн намерен посетить Новгород в ближайшее время? — продолжал он.
Флор уставился на него.
— Не хочешь же ты сказать, что некто намерен покуситься на жизнь государя? — вымолвил он.
— Подобные намерения — не редкость, — сообщил Кроуфилд с таким видом, будто ежедневно бывает при королевском дворе и досконально изучил там науку дворцовых заговоров.
Флор задумался. О том, что царь Иоанн намеревается посетить Новгород, говорили уже давно. В Юрьеве монастыре готовились принять знатного богомольца, купцы обсуждали, какие яства поставят для царского пира и о чем будут с царем разговаривать. Издавна не жаловали московские государи вольный Новгород, колыбель практически всех вольнодумных идей российского северо-запада. Следовало подольститься хотя бы на этот раз.
Флор чувствовал некоторую растерянность. С одной стороны, на его семью и его друзей надвигалась опасность со стороны Турениной — пока вдовица жива и в силах, она не остановится ни перед чем, лишь бы извести Глебовских отпрысков. С другой стороны, оставить без внимания подозрения Кроуфилда он тоже не мог: англичанин, несомненно, был умен. Флор не разделял общего заблуждения, которое гласило: если человек говорит на твоем родном языке с ошибками, значит, он глуповат и не разбирается в ситуации. Обыкновение считать всех иностранцев дурковатыми нередко оказывалось роковым — как для русских, так и для англичан.
— Иона! — позвал Флор, приняв по наитию решение, которое показалось ему правильным. И, когда мальчик возник на пороге и угрюмо уставился на англичанина, велел: — Ступай, братец, к ливонцу. Передай: Флор Олсуфьич-де кланяется и просит пожаловать к нему.
— Ладно, — буркнул Иона. По всему было заметно, что очень не хочется ему идти к ливонцу и вступать с басурманом в переговоры, да делать нечего.
И ушел Иона.
— Ливонец? — выговорил Кроуфилд и зачерпнул ложкой густого киселя. — О, это очень вкусное! Немного похоже на пудинг… Вы знаете, имеется множество сортов пудинга, и все они не похожи один на другой…
Они поговорили немного о пудингах и киселях. Кроуфилд пытался сделать несколько замечаний о погоде, но Флор слишком тревожился, чтобы поддерживать легковесную беседу, и Стэнли — человек вежливый — заметил это и замолчал.
В тишине они внезапно услышали странные звуки. Очень странные — их не могло испускать ни одно живое существо, и одновременно с тем они не были присущи ни одному предмету, независимо от степени его скрипучести. Ни двери, ни старые половицы так не визжат. Разве что нож по стеклу… Звуки были то громче, то тише. Иногда они затихали надолго, но потом возобновлялись через неравные промежутки.
— Что это? — осведомился Кроуфилд.
Флор покачал головой.
Вбежала Наталья, кинулась к Флору.
— Что это, Флорушка?
Кроуфилд опять приподнялся, приветствуя ее появление.
— Мы как раз обсуждали это странное звуко… как это сказать? — произнес англичанин.
— Эти странные звуки! — выпалила Наталья. — Но это ужасно, ужасно! У меня все внутри так и переворачивается!
— Ты не поняла, голубка, откуда они доносятся? — спросил Флор осторожно.
— Ну… — Наталья задумалась. Когда она бежала сюда, то несколько раз ей почудилось, будто скрежещет у нее прямо над ухом. — Возможно, из угла… Там, где старая кладовая… Где ненужные вещи хранятся…
Флор уставился ей в глаза, и Наталья увидела в них настоящий ужас.
— Пафнутий! — выговорил Флор и встал. — Стэнли, идешь со мной? — предложил он гостю. — Возможно, мне понадобится помощь…
Англичанин отложил свою трубку, проглотил еще одну ложку киселя, подмигнув при этом Наталье, и вышел вслед за хозяином дома. Наталья осторожно прокралась следом.
Флор не ошибся.
Пафнутий сидел в своем углу, тупо глядя себе под ноги, и тихо раскачивался из стороны в сторону. Левая рука у него была в крови, и стена слева от Пафнутия вся была разрисована кровью. Какие-то загогулины, запятые, смазанные и искаженные рожи с оскаленными ртами и выпученными глазами.
— Бесы! — взвизгнула Наталья.
Пафнутий чуть приподнял голову, раздвинул губы, и из его горла вырвался странный скрежещущий звук.
Безумцев в те дни не изолировали — они свободно гуляли по улицам городов, стращали народ и пользовались всеобщим состраданием к несчастным. Кроме тех случаев, естественно, когда их в чем-либо обвиняли и побивали камнями.
Глаза Пафнутия побелели, зрачки сузились, превратились в точки.