* * *
Незнакомец пришел один. Ни слуги с ним не было, ни спутника. Кажется, даже любопытный взор соседа — и тот на нем не задержался, скользнул, как по пустому месту. Оно и к лучшему. Не для того явился человек этот, именем Тенебрикус, в Новгород, чтобы его кто-нибудь заметил.
Тенебрикус было, разумеется, не настоящим его именем. Кто назовет дитя таким словом — «темный», «мрачный», «преисподний»? Да и святого с таким именем нет. Хотя в мире, окружавшем Святую Русь, не обязательно было давать человеку имя в полном соответствии со святцами. И многие остались известны под прозвищами, а христианское имя, имя Ангела-хранителя, так и осталось в тайне — одному Богу ведомое.
Тенебрикус не любил рассказывать о себе. Те, кому он служил, впрочем, и не допытывались. Много неприметных, темных — точнее, серых, сумеречных — людей служило той неведомой, безымянной организации, которая простирала свою незримую власть над всем христианским миром и время от времени засылала гонцов в дальние языческие края, вплоть до сердца Африки, Индии и Китая…
Теперь Тенебрикусу было поручено разыскать Флора и живущих у него людей. Имя Флора прозвучало в Волоколамском монастыре, куда поначалу явился со своей миссией Тенебрикус.
Волоколамский монастырь, основанный преподобным Иосифом Волоцким, был связан с важнейшей проблемой — искоренением ереси на Святой Руси, И шире — с искоренением ересей вообще.
Идеология преподобного Иосифа включала в себя активное отношение к здешнему, земному миру. Конечно, созерцание, безмолвие, уединенная молитва и самоусовершенствование в добродетелях — вещь наиважнейшая. Но кто-то должен принести себя в жертву, чтобы другие могли спокойно углубляться в «клеть внутреннюю» — то есть, в собственную душу, в ту «комнату», которая находится внутри всякого человека.
Увы, наша Церковь, земная, — Церковь воинствующая, а не торжествующая. Нас окружают враги. Не наши враги — с этими просто, этих надлежит прощать. Нет, хуже — нас окружают враги Господа. И разве не сказано, что надлежит положить душу свою за други своя? Что есть «душа»? Святые отцы толкуют, что в этом стихе говорится о жизни. Но не только жизнь, но и самой душой иногда приходится рисковать. И это тоже находит оправдание в Писании. Не говорил разве апостол Павел, что готов быть сам отлучен от любви Господа, лишь бы спаслись его сродники по крови?
Говорил.
Поэтому Тенебрикуса приняли в монастыре хоть и тайно, но с большим уважением. Доложили настоятелю, и тот имел с гостем продолжительный разговор, а после, поразмыслив, предложил идти в Новгород и разговаривать с Флором и его товарищами. Все — люди надежные, крепкие в вере и отнюдь не суеверны, их обычными угрозами не запугать. Они и привидений не боятся, и на кладбище ночью войдут бестрепетно…
Тенебрикус совету последовал в точности. Он мало спрашивал, много слушал и все услышанное мотал на ус.
Флор впустил его в дом уже в сумерках. Не задавая вопросов, провел в горницу, усадил там за стол, сам принес кваса, чтобы до поры не тревожить жену.
Тенебрикус был высокого роста, загорелый, с очень морщинистым лицом. Заметно было, что морщины эти — не от возраста, а от множества перенесенных невзгод. Был гость Флора как старая скала, над которой прошлись все бури и ветры, как говорится в псалме. Солнце выжигало на коже свои отметины, ветер резал свои, сухой песок застревал в углах глаз, заставляя их гноиться, вечная влага засела в костях, искривляя их — незнакомец кособочился, что особенно бросалось в глаза, когда он садился или вставал.
— Еще мужчины в доме есть? — спросил Тенебрикус.
— Приживал мой, Сергий, — сказал Флор. — Монашеского настроения человек.
— Пусть придет, — устало приказал Тенебрикус и прикрыл глаза.
Он говорил тихо и совсем буднично, но ослушаться его было невозможно, столько сознания собственной правоты и властности звучало в его хрипловатом голосе. За плечами Тенебрикуса почти зримо вставала та организация, которая создала его, которая им пользовалась, не давая ему ни отдыха, ни пощады, которая когда-нибудь убьет его и, убив, будет прославлять. И все это — втайне, вдали от людских глаз, начертанное в анналах, которые никто и никогда не прочтет. Никто — кроме таких же, как Тенебрикус.
И Флор понял это без лишних объяснений и напоминаний. Просто встал, поклонился и отправился звать Харузина.
«Лесной эльф» читал. Книг в доме Флора было немного, все написаны — естественно! — на церковнославянском языке, но тем интереснее было разбирать эти витиеватые буквы, нарисованные тщательно, но не всегда с полным пониманием.
Харузин делал свои заметки, пытаясь кое-что переводить. Его скоропись вызывала у Флора странные чувства — неприязнь в смеси с восхищением. И хоть Харузин объяснил ему, что это — секулярное, то есть светское письмо, которое развилось из того же церковного устава и полуустава, — а все равно диковинно выглядели эти сплетенные вместе буковки. Точно паутинка тянется или нитку у хозяйки запутал котенок.
— Идем, — велел Флор своему «приживалу» (хоть это и было чистой правдой, а все же хорошо, что Харузин не слышал, как легко и естественно отнес к нему Флор это обидное определение!).
Книга, которую читал Харузин, была «Физиолог, или Слово и сказание о зверех и птахах». Забавно, как наши предки думали, например, о такой незатейливой пташке, как дятел:
«Дятел — пестра птица есть, живет же в горах и ходит на кедры и клюет носом своим: да где найдет мягко древо, ту творит гнездо свое. Тако и дьявол борется с человеки: да в нем найдет слабость и небрежение молитвы, войдет в него и вогнездится; в нем если же обрящет бодрость — бежит от него».
Странный ход мыслей! Сравнение, которое никогда не придет в голову современному человеку, думал Харузин, делая себе пометку. Он сам не знал, для чего выписывал некоторые мысли (эх, мешок золота отдал бы сейчас за обыкновенный блокнот, вроде тех, что замусолил без счета и толка, рисуя там рожи преподавателей, выдергивая листки для дурацких записок и «самолетиков»!). Возможно, когда-нибудь сам напишет книгу… Только о чем?
«Орел живет лет сто и растет конец носа его. И слепнут очи его, да не видит и не может ловить. Да возлетит на высоту, свержет себе на камень, и уломится конец носа его, и купается во злате озере. И сядет напротив солнца, да когда согреется, спадут чешуи с него, и паки птенец будет».
Этот отрывок из «Физиолога» особенно удивлял Харузина. Он даже заучил его и ездил с этим в монастырь, надеясь, что Лавр истолкует непонятное. Какую практическую пользу можно извлечь из столь странного описания орла? Конечно, просмотр сериалов ВВС «Живая природа», где в каждой новой серии неутомимый британский зоолог Дэвид Эттенборо то катается на слоне, то забирается в невероятные джунгли и любуется лемурами, тоже особой практической пользы не приносит. Но все-таки, как говорит Шариков в «Собачьем сердце», «слоны — животные полезные». Интересно бывает что-то узнать о слоне.
Но эти фантастические «нравы» орла? К чему сие?