Севастьян прикусил губу, но ничего не сказал.
У костра Евдокии не оказалось. Только вода стояла в котелке. И, что странно, гладкая поверхность воды чуть покачивалась, дробя отражение луны, — так будто кто-то только что касался котелка — прежде чем убежать…
* * *
За час до рассвета, когда луна как-то незаметно скрылась за горизонтом, — точно девица, удаляющаяся из хоровода веселых подруг, чтобы поразмышлять о чем-нибудь своем в уединении, — к Севастьяну прибежал один из солдат Никифора.
— Пора! — выдохнул он.
Татары уже хозяйничали возле телеги. Севастьян склонился над Никифором — тот все-таки заснул, — и слегка потряс его за плечо.
— Штурм! — объявил Севастьян коротко. — Вставай.
Никифор долго, протяжно простонал и махнул рукой, сбрасывая руку Севастьяна, но тот был настойчив.
— Просыпайся, Никифор! Начинается дело!
Никифор вдруг распахнул глаза, и Севастьян увидел в них прыгающий ужас.
— Что?.. — коротко вскрикнул Никифор. — Что случилось?
— Штурм, — в третий раз сказал Севастьян.
— А… — Никифор вдруг обмяк и успокоился. Хотя в слове «штурм» содержался явный намек на сражение, кровь, смерть… и все же эти вещи представлялись Никифору гораздо более приятными и легкими, нежели та, что преследовала его в сновидении, и Севастьян понял это.
— Идем, — он чуть сжал локоть своего нового товарища. — Мои татары уже повели туда телегу с зельем.
Оба вернулись под стены. Двое или трое лежали убитыми — этого не было, когда Севастьян с Никифором уходили.
Из пролома выскочил Иона, встрепанный и чумазый, аки черт.
Глянул на погибших, Севастьянов оруженосец по старой скоморошьей привычке свистнул и плюнул, а после смешался и, приняв благочестивый вид, сотворил крестное знамение.
— Вишь ты, — пробормотал он. У одного из убитых была разбита голова сброшенным сверху камнем. — Как попали-то, в такой темноте? Не иначе, случайно…
Севастьян заметил, что ни один из его людей не пострадал. Все трое мертвецов были из отряда Никифора.
Долго предаваться скорби времени не было. Скоро все они могут разделить участь этих молодцов.
Они полезли в подкоп.
— Давай! — охрипшими голосами кричали там.
Факелы беспощадно коптили, от копоти глаза начало щипать, слезы потекли сами собою, мешая смотреть. От резкий звуков закладывало уши.
— Выйти лишним! — гаркнул Никифор во всю глотку. — Ты, ты и ты — остаетесь!
И искоса поглядел на Севастьяна.
Тот понял и тоже назначил несколько человек в пороховую команду. Остальные вывалили наружу и побежали к лагерю — передохнуть перед началом решительного штурма. Многие надеялись отсидеться, пока дело не закончится. Если стены Феллина рухнут сразу, то можно будет вообще надеяться на благоразумие ливонцев, которые сразу сдадутся и избавят русское воинство от необходимости лишний раз обагрять оружие кровью.
Теперь в подкопе орудовало шесть человек. Татары тоже ушли. Бочки лежали, как будто торжествуя: сколько времени были они для отряда обузой — и вот теперь настал для них царский час! Вот теперь от них зависит исход осады такой важной крепости! Да вся Война от них, можно сказать, зависит!
— Запалы коротки, — проговорил один из солдат. — Взорвемся мы тут, братцы, вместе с этим порохом…
— Прямо в рай попадем, — натужно засмеялся другой. — Взлетим в небо, а там и ангелы нас подхватят.
— Надорвутся ангелы-то, — мрачным тоном вставил третий. — Как хотите, а помирать очень неохота.
— Кому-то придется поджигать фитили, — твердым голосом сказал Севастьян. — И это буду не я.
Солдаты переглянулись, но промолчали. Они уже поняли, что Севастьян Глебов не принимает неправильных решений. Боярин, последний в своем роде, обязан остаться в живых. Потом уже, когда дети у него народятся, — тогда сможет и о славе подумать, и смерти геройской бегать не станет. Но драгоценная кровь Глебовых не должна пролиться раньше времени.
— Да ладно, чего там, — после короткой паузы проговорил сиплый голос, — я останусь. Душегубец я, братцы, а сколько невинноубиенных на моей душе — того и сам не знаю, и имен их тоже не ведаю. О ком молиться? Чьего прощения испрашивать?
— Как это — душегубец, а кого загубил — не знаешь? — удивился Севастьян. — Первый раз такое слышу!
Он уже понял, кто вызвался быть добровольцем. Артемий Плешка. Повинный в гибели Никифоровой невесты. А Никифор еще не знает о том, что злейший его враг находится совсем близко…
— Вот, к примеру, сжег я дом, а там люди погибли, — сказал Плешка и яростно закашлялся, отплевываясь и выхаркивая мокроту. — Ни имен, ни даже числа… Я остаюсь.
— Может, подлиннее запал сделать? — подал голос кто-то из Никифоровых людей. Явно жалел Плешку, хоть тот и признался в содеянном.
— Длиннее нельзя, — сказал Плешка. — Сыро тут. Не загорится. Не поминайте лихом! Все равно мне прощения не будет, ни от царя, ни от Бога.
Никифор пробился вперед, вырвал факел у одного из солдат и поднес его к самому лицу Плешки. Осветил снизу вверх, слева направо, не узнал.
— Я тоже остаюсь, — сказал Никифор. — Иначе наделаю каких-нибудь глупостей. Авось не надорвутся ангелы. Авось простят нам…
Прочие выбежали вон и едва успели увернуться от града камней. Осажденные готовились всю ночь, чтобы под утро отомстить хотя бы немного своим недругам.
— Обнимемся, — предложил Плешка.
Никифор протянул ему руку.
— Как тебя называть? — спросил он.
— Артемием.
Никифор содрогнулся всем телом.
— Не ты ли — злейший враг мой? — спросил он тихо. — Не ты ли сжег хутор в ливонских лесах?..
Артемий Плешка заплакал, не стыдясь и не боясь.
— Ты ведь убить меня мечтаешь? — спросил он сквозь слезы. — Мне говорили, что жених у той девочки остался… Я не хотел, чтобы люди умирали. Мы тогда оголодали и хотели у них свинью со двора свести, а они сразу за вилы… Дом случайно загорелся.
Никифор и слушал, и не слушал. Слова пролетали мимо его ушей, не задевая сознания. Он понимал одно: остался наедине с тем, кто разрушил всю его жизнь. И теперь, в последние несколько минут, ничто уже не имело значения.
— Давай поджигать, что ли, — будничным тоном проговорил Никифор.
Он достал кресало и начал стучать. Полетели искры.
Запал занялся сразу. Красная точка быстро побежала к бочкам.
В этот миг что-то светлое пролетело через всю нору. Оно тоже рассыпало искры, только белые, а не красные, и эти искры не извивались, точно титла, а имели четкие ровные очертания.