Вооруженный какой-то дубиной, Авденаго шел навстречу Евтихию и улыбался. Деянира стиснула кулаки, вонзила ногти себе в ладони. Она не знала, что сейчас произойдет, просто чувствовала: надвигается нечто. И ей хотелось, чтобы «оно» поскорее закончилось. Разрешилось так или иначе.
Евтихий что-то сказал, взмахнул ножом и со всей силы ударил Авденаго в грудь. А тот даже улыбаться не перестал, до такой степени был уверен в том, что бывший раб не поднимет на него руки.
Авденаго упал, Евтихий оказался рядом и снова занес руку с кинжалом для удара. Он покраснел, некрасиво оскалился, стал похож на женщину. На растрепанную, очень разозленную женщину.
Деянира быстро зажмурилась. Ей совсем не хотелось, чтобы это зрелище потом стояло между ними. Этого не нужно. Следует только подождать, и все закончится. Сейчас. Прямо сейчас все закончится, и тогда она сможет спокойно открыть глаза…
Ей казалось, что она может улавливать их дыхание. Отдельно — Авденаго, отдельно — Евтихия. Она воспринимает каждый их вздох. А потом все стихло.
И вдруг Деяниру охватил ужас. Ей почудилось, будто она осталась одна во всем мире. Площадь бесконечно раздвинулась, превратилась в огромную пустыню. Ни домов, ни рынка, ни колодцев — не стало ничего. Гоэбихон исчез. Здесь был какой-то свет, но очень отдаленный, нездорового желтоватого оттенка, и все предметы выглядели серыми, мертвыми и не связанными между собой. Мир распался, утратил целостность.
Краем сознания она все еще понимала, что это лишь кратковременный кошмар, вызванный — возможно — переутомлением, а может и перевозбуждением. А затем и это понимание угасло.
Несколько мгновений Деянира находилась в полной власти этого кошмара…
И тут чей-то голос как будто проговорил у нее в голове: «Дура. Тебе нужно просто открыть глаза. Все это фантазии».
Она сделала над собой усилие и открыла глаза.
Авденаго лежал на мостовой. Рядом валялась дубинка. Одежда Авденаго была испачкана кровью, он дышал ртом и надувал розовые пузыри, похожие на дешевую жевачку.
А Евтихия нигде не было видно.
Мир оказался абсолютно пустынным, хотя на совершенно иной лад, чем это секунду назад представлялось Деянире. Из мира был изъят единственный человек, который был ей интересен, и все кругом непоправимо потускнело. А этот Авденаго корчился на земле и что-то говорил бесполезное.
И, как это частенько случалось во время пирушек с подгулявшими подмастерьями, Деянира испустила воинственный клич и набросилась на простертого в бессилии противника. Она уселась на него верхом и принялась лупить, не разбирая, кулачками.
— Где он? — кричала она. — Где он? Что ты с ним сделал?
Несколько раз она ощущала под кулаком что-то мокрое: кровь из раны, слезы из глаз. Тело Авденаго неприятно содрогалось, — очевидно, она попадала по раненой груди. Но ей было все равно. Она готова была забить его насмерть голыми руками.
— Где он?
Удар по лицу — наискось по скуле.
Голова лежащего дернулась, стукнула о камень.
— Где он?
Удар по груди. Авденаго булькнул горлом, слабенько плюнул густо-красным, оно размазалось по губам, как помада.
— Где он?
Авденаго вдруг перехватил ее за запястье и сел.
— Хватит.
Деянира дернулась, но обнаружила, что даже раненый Авденаго сильнее, чем она. Побитые подмастерья никогда не давали ей этого понять. Но те были обычно еще и пьяненькие.
— Отпусти, — прошипела она вне себя от ярости. — Животное.
Он разжал пальцы и демонстративно отодвинул от нее руки.
— Я не животное.
— Животное, животное… — мстительно повторяла она и вдруг заплакала.
Слезы потекли по ее лицу так обильно, словно копились целую неделю и наконец нашли повод вырваться наружу. Ее лицо сразу стало мокрым, все целиком, а не только две дорожки, процарапанные вдоль щек. Отсырел нос, с его остренького кончика — о ужас! — закапала влага. Широкой струей слезы бежали по подбородку, щекам, даже, кажется, лоб был заплаканным.
— Животное.
Она чувствовала, что Авденаго обижает это слово, и повторяла его снова и снова.
— Сучка, — сказал Авденаго. — Ты всегда бьешь лежачих?
— Всегда, — ответила Деянира. — Со стоячими мне не справиться.
— Реально смотришь на вещи?
— Естественно.
— Ха, — сказал он, — закон выживания.
— Что ты сделал с Евтихием?
— Ишь ты, упорная… — Он зевнул, и Деянира испугалась: уж не началась ли у него агония? Когда-то она читала про предсмертную зевоту в очень убедительной газетной статье.
— Эй, не помирай… — Она встряхнула его. — Что ты с ним сделал?
— Понятия не имею, красавица… — честно признался Авденаго и скривился от боли. Положительно, эта девица его доконает.
Низкое небо не висело, а как будто летело над землей. Дождь то начинался, то вдруг иссякал, но воздух был холодный и влажный; дыхание непогоды проникало под одежду, волосы не высыхали, в легких, казалось, булькала вода.
Евтихий сел, потер виски. Голова у него раскалывалась, его сотрясал озноб, и неприятная слабость охватила тело. Перед глазами плавала серая пелена.
«Жизнь начинается с того, что ты открываешь глаза и видишь мир вокруг себя, — сказал себе Евтихий. — Тот мир, в который выбросили тебя из материнской утробы, мало интересуясь твоими собственными желаниями… И пошло-поехало. Хоть бы раз спросили, хочу ли я этого».
Он заставил себя всмотреться в дождливую муть. Это не была Серая Граница, как он поначалу опасался. У этого мира имелись дороги, лесные заросли, впереди, у поворота, — полянка, похожая на неопрятную плешь, и там дымящий костер.
На границе никто не живет. А здесь явно обитали какие-то люди. И теперь Евтихий — один из них.
Он не спешил подниматься и куда-то идти. Времени у него навалом. Можно, например, подождать, пока пройдет головокружение…
— Эй, ты!
Евтихий поднял голову. Делать этого не стоило. По крайней мере, не так резко.
Перед ним плыла, растворенная дождем, широкая физиономия с огромным сизым носом и вывороченными губами. Нос подергивался, как хоботок, заплывшие глазки глядели зло.
— Эй, ты!.. Ты чей? — повторил грубый голос.
— Меня тошнит, — сказал Евтихий.
Его пнули ногой в поясницу, и Евтихий полетел лицом в грязь.
— Давай, приходи в себя, — прогремел голос с высоты. — Здесь некогда сидеть и мокнуть. Что значит — тебя тошнит? Ты что, не знаешь, что надо делать, если тошнит? Избавься от этого.