Кохаги безмолвно слушал. Слова Морана проникали в его сознание сквозь странную пелену. Кохаги казалось, что он и есть почва, пропитанная сладкой водой подземного источника, почва, на которой выросла сочная трава. «Наверное, так ощущают себя те мертвые, которым повезло со смертью», — подумал Кохаги и содрогнулся, вспомнив то видение, что предстало перед ним на холме.
— Ты понимаешь? — спросил Моран и на всякий случай навис над самым лицом Кохаги.
Тот закрыл глаза, а когда открыл их, Моран по-прежнему сидел скрестив ноги поодаль от раненого и разглагольствовал.
— И вот теперь, когда я и здешняя земля принесли для тебя такую огромную жертву, ты лежишь передо мной скучной колодой и даже не двигаешь губами. Ты — неблагодарное животное. Ты — прыщавая водоросль. Если бы я мог вернуть твою гниющую ногу на место, клянусь, я бы сделал это ради удовольствия посмотреть, как ты весь сгниешь заживо!
Кохаги едва заметно улыбнулся.
— Что? — насторожился Моран. — Кажется, ты мне не веришь?
Кохаги не ответил.
Моран придвинулся к нему ближе.
— Твой черед рассказывать, Кохаги. Что ты сделал, если с тобой поступили подобным образом?
Кохаги сказал:
— А тебе не все ли равно?
— Нет! — отрезал Моран. — Ты мне дорого обошелся, поэтому теперь мне не все равно! Если бы я оставил тебя подыхать — вот тогда мне действительно было бы все равно!
— Я скороход, — сказал Кохаги. И назвал имя своего государя, властителя Гоэбихона, одного из богатых городов, что находились в глубине страны.
— Ты скороход? — переспросил Моран и вдруг расхохотался. — Но какой же из тебя скороход, если у тебя нет ноги?
— В том-то и дело, — ответил Кохаги. — Теперь у меня нет ноги.
— Значит, ты больше не скороход?
— Да.
— И какой от тебя прок?
— Никакого.
— Так для чего я тебя спас? — нахмурился Моран. — Зачем спасать жизнь одноногому человеку, если весь смысл его существования был в том, что он быстро перемещался с места на место?
— Смысла нет.
— Проклятье! — взревел Моран. — Выходит, я напрасно изрезал мой шатер? Впрочем, — он вдруг обрадованно улыбнулся, — еще не поздно снять с тебя повязки и пришить кусочки шелка на место.
— Это будет разумнее всего.
— Но ты тогда умрешь.
— Да.
— По-твоему, это хорошо?
— Я не знаю, — сказал Кохаги. — Замолчи. Ты утомил меня.
— Ничего, ты ведь все равно скоро умрешь, так что забота о твоем самочувствии — глупое излишество.
И он замолчал.
Некоторое время слышно было, как Моран тянет вино сквозь зубы. Потом вино закончилось, Моран отбросил кувшин и принялся отбивать какой-то воинственный ритм хлопками ладони по колену. Потом Моран резко щелкнул пальцами и спросил:
— А почему ты хочешь быть скороходом в Гоэбихоне?
— Потому что я был никем, — сказал Кохаги. — Вообще никем, пустым местом. Мальчишкой, который быстро бегал.
— Ага, — обрадовался Моран. — Продолжай.
— Однажды я удирал от стражников, потому что…
— Не продолжай, — сказал Моран. — Говори о другом.
— Меня заметили и, выследив, где я ночую, схватили спящим. Государь предложил мне…
— Ага, быть скороходом, — сказал Моран. — Видишь, я умею читать мысли. Сколько же тебе лет, если ты человек?
— Я человек, мне двадцать пять лет. Может, немного меньше.
— Хороший возраст для человека, — одобрил Моран. — Пожалуй, оставлю тебе повязки из моего шелка. Рассказывай еще. У тебя интересная история — все ее ходы можно угадывать наперед… В Гоэбихоне ты сделался значительной персоной. Тебе поручали доставлять самые важные письма. Никто не мог обогнать тебя. Ты даже поверил в то, что можешь быть счастливым.
— Ты все знаешь, Моран, — сказал Кохаги. — Рассказывай дальше.
— Несколько дней назад ты шел с чрезвычайно важным посланием. Тебе предложили за него большие деньги. Деньги, за которые ты мог бы купить дом, чтобы наконец жениться.
— Не жениться, — поправил Кохаги. — Только дом.
— Ну, это все равно, потому что если у человека есть дом, в этом доме рано или поздно заводится жена. Женщины — что-то вроде древоточцев, они входят в нашу жизнь, только когда нам есть что терять.
— Скороход может пройти там, где конный обязательно будет замечен, — объяснил Кохаги. — Порученное мне послание было устным.
— Поэтому тебя и пытали, — добавил Моран. — Умно. И много ли ты им рассказал?
— Все, — просто ответил Кохаги.
— Напрасно, мог бы и ничего не рассказывать — результат все равно один, — заметил Моран.
— В следующий раз буду знать.
— Следующего раза не будет — ты ведь больше не скороход. У тебя же нет ноги!
— Правда, — сказал Кохаги. — Я и забыл.
Моран Джурич долго рассматривал его в тусклом свете, озаряющем шатер, а затем промолвил:
— Мне показалось, или ты только что попытался шутить?
* * *
Вот так и случилось, что Джурич Моран разломал свой шатер.
Когда настало утро, Моран вытащил Кохаги наружу и уложил его на траву.
— Можешь пока полюбоваться восходом солнца, — посоветовал Моран. — Очень поучительное зрелище. Одноногим как раз впору, а для двуногих — чересчур.
С этими непонятными словами он сдернул шелк с каркаса и бросил его на землю. Шелковая ткань сразу съежилась и сделалась совсем маленькой, не больше платка. Затем Моран снял каркас и переломил все прутья пополам. При этом Джурич Моран ругался самыми страшными словами, какие только приходили ему на ум, так что весь мир, казалось, содрогался и звенел при каждом новом проклятии, что изрыгалось Мораном.
А Кохаги смотрел на рассвет и думал о том, что никогда прежде не видел подобной красоты.
Небо меняло оттенки, а облака растягивались над горизонтом все шире, и их края пылали золотом. Золото и тьма царили там, знаки грозной смерти, но теперь Кохаги не страшился ее, потому что поневоле сделался ее частью.
Он коснулся рукой рваной раны на боку, оставленной крючьями, и понял, что раны больше нет. Не осталось и шелка, которым Моран перевязал его: кажется, ткань соединилась с кожей и наросла на нее. «Теперь я буду носить в своем теле часть морановского шатра, — подумал Кохаги, — а это опасно…»
Он с ужасом понял, что отныне не посмеет прикоснуться к женщине. Если то, что Моран говорил о своем шатре, — правда…
Кохаги повернулся и посмотрел на то место, где только что находился шатер.