Лорер же, напротив, говорит, что «похороны были совершены со всеми обрядами христианина и воина». Но Рощановскому почему-то верится больше. Может быть, потому, что в тоне его рассказа звучат какие-то неповторимые «приходские ухватки», это голос человека, привычного к церкви и хорошо разбирающегося в том, что там происходит.
В метрической книге Пятигорской Скорбященской церкви также говорится о том, что панихиды не было: «Тенгинского пехотного полка поручик Михаил Юрьевич Лермонтов 27 лет убит на дуэли 15 июля, а 17 погребен, погребение пето не было».
Так или иначе, но за участие в этих похоронах протоиерей Александровский был оштрафован Казанской консисторией на 25 рублей, так как «хотя настоящего погребения над телом поручика Лермонтова не совершал, но не следовало и провожать его, яко добровольного самоубийцу, в церковном облачении…». А известно о том стало из донесения молодого священника отца Василия, который искренне ненавидел Лермонтова и утверждал даже, что многие были рады его смерти.
Известен печально-курьезный случай. В начале 1880-х годов тот самый священник, отец Василий Эрастов, который так яростно отказался отпевать Лермонтова и называл его «ядовитым покойником», уже старый и маститый, присутствует на вечере в память Лермонтова в Пятигорске. Сидит в первых рядах — еще бы, он очевидец, лично встречался с самим Лермонтовым и был при его похоронах! Из памяти отца Василия напрочь стерлись подробности; теперь он помнит лишь одно: что был современником великого русского поэта. С этой ролью он свыкся и теперь явно ожидает каких-то почестей. И тут во время очередного доклада излагается та давняя история о погребении. О том, что молодой священник Эрастов написал донос на настоятеля Скорбященской церкви отца Павла, который все-таки отслужил молебен по убиенному Мишелю! (После чего отец Павел, собственно, и был оштрафован.)
Все поворачиваются к отцу Василию. «Батюшка, неужто — правда?» Потрясенный не менее остальных, отец Василий встает, низко кланяется: «Каюсь, православные, все — правда…»
Мартынов просил дозволения участвовать ему в похоронах. «Для облегчения моей преступной скорбящей души, позвольте мне проститься с телом моего лучшего друга и товарища». Комендант Ильяшенков несколько раз перечитал записку, поставил на полях вопросительный знак и передал Траскину. Тот поставил резолюцию: «Нельзя!!! Траскин». Не хватало еще для пущего беспорядка допустить на эти и без того скандальные похороны Мартынова. Унтилову уже приходилось несколько раз выходить из квартиры Лермонтова и успокаивать горячие головы, говоря, что это было не убийство, а поединок. Иные выражали желание вызвать Мартынова и пристрелить его. Словом, Лермонтов и после смерти наделал своему начальству хлопот…
* * *
«1841 года июля 16 дня следователь плац-майор подполковник Унтилов, пятигорского земского суда заседатель Черепанов, квартальный надзиратель Марушевский и исправляющий должность стряпчего Ольшанский 2-й, пригласив с собою бывших секундантами: корнета Глебова и титулярного советника князя Васильчикова, ездили осматривать место, на котором происходил 15 числа, в 7 часу пополудни, поединок. Это место отстоит на расстоянии от города Пятигорска верстах в четырех, на левой стороне горы Машука, при ее подошве. Здесь пролегает дорога, ведущая в немецкую николаевскую колонию. По правую сторону дороги образуется впадина, простирающаяся с вершины Машука до самой ее подошвы, а по левую сторону дороги впереди стоит небольшая гора, отделившаяся от Машука. Между ними проходит в колонию означенная дорога. От этой дороги начинаются первые кустарники, кои, изгибаясь к горе Машухе, округляют небольшую поляну. — Тут-то поединщики избрали место для стреляния. Привязав своих лошадей к кустарникам, где приметна истоптанная трава и следы от беговых дрожек, они, как указали нам, следователям, гг. Глебов и князь Васильчиков, отмерили вдоль по дороге барьер в 15 шагов и поставили по концам оного по шапке, потом, от этих шапок, еще отмерили по дороге ж в обе стороны по 10-ти шагов и на концах оных также поставили по шапке, что составилось уже четыре шапки. Поединщики сначала стали на крайних точках, т. е. каждый в 10-ти шагах от барьера: Мартынов от севера к югу, а Лермонтов от юга к северу. По данному секундантами знаку, они подошли к барьеру. Майор Мартынов, выстрелив из рокового пистолета, убил поручика Лермонтова, не успевшего выстрелить из своего пистолета. На месте, где Лермонтов упал и лежал мертвый, приметна кровь, из него истекшая. Тело его, по распоряжению секундантов, привезено того ж вечера в 10 часов на квартиру его ж Лермонтова».
Результаты медицинского осмотра тела Лермонтова приводятся в рапорте Барклая де Толли: «При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, при срастении ребра с хрящом, пробила правое и левое легкое, поднимаясь вверх вышла между пятым и шестым ребром левой стороны и при выходе прорезала мягкие части левого плеча; от которой раны поручик Лермонтов мгновенно на месте поединка помер».
Единственными свидетелями дуэли были признаны князь Васильчиков и корнет Глебов. Они старательно выгораживали остальных участников. Не упомянут был даже служитель Чалов, который держал лошадей (заявили, что лошадей привязали к кустам). У арестованных была возможность переписываться и договариваться, чтобы в их показаниях не было разночтений. Уже после смерти Мартынова Васильчиков писал: «Мы дали тогда друг другу слово молчать и не говорить никому ничего другого, кроме того, что будет нами показано на формальном следствии… Мартынов всегда хотел, чтобы мы его обелили. Это было заметно во время следствия над нами, когда Мартынов все боялся, что мы недостаточно защитим его, так что мы с Глебовым написали письмо, которое было ему передано, когда он сидел под арестом, и объявили, что ничего лишнего, кроме того, что нужно для смягчения его участи, не скажем».
Показания Глебова были лаконичны:
«Мы: лейб-гвардии Конного полка корнет Глебов и князь Васильчиков точно находились за секундантов на дуэли у майора Мартынова и поручика Лермантова. У первого я, у последнего князь Васильчиков.
Дуелисты стрелялись за горой Машуком, верстах в четырех от города на самой дороге, на разстоянии 15-ти шагов, и сходились барьер на барьер по данному мной знаку. По обе стороны от барьера было отмерено по 10-ти шагов. Условие о первом выстреле не было; это предоставлялось на волю стреляющихся. После первого выстрела, сделанного Мартыновым, Лермантов упал, будучи ранен в правый бок навылет, почему и не мог сделать своего выстрела.
К месту происшедшей дуэли майор Мартынов поехал верхом, я на беговых дрожках, Васильчиков верхом, Лермантов верхом на моей лошади; ни проводников ни кучеров для держания лошадей не было; лошади были нами привязаны к кустам, около самой дороги находящимся…
Поводом к этой дуэли были насмешки со стороны Лермантова насчет Мартынова, который, как говорил мне, предупреждал несколько раз Лермантова, но не видя конца его насмешкам, объявил Лермантову, что он заставит его молчать, на что Лермантов отвечал ему, что вместо угроз, которых он не боится, требовал бы удовлетворения. О старой же вражде между ними нам, секундантам, не было известно. Мартынов и Лермантов ничего нам об этом не говорили… Формальный вызов сделал Мартынов. Что же касается до средств, чтобы примирить ссорящихся, я с Васильчиковым употребили все усилия от нас зависящие к отклонению этой дуэли; но Мартынов, несмотря на все убеждения наши, говорил, что не может с нами согласиться, считая себя обиженным… Уведомить начальство мы не могли, ибо обязаны были словом дуэлистам не говорить никому о произошедшей ссоре».