Коротко говоря, веревка с узлами была признана вполне годной к употреблению, и святой отшельник опустил ее в колодец, приказав Джауфре Рюделю и его человеку (коль скоро тот не желает разлучаться со своим господином) спускаться по ней вниз, в колодец, как можно ближе к преисподней, ибо колодец сей выкопан бесами и как раз с таким расчетом, чтобы он соприкасался с адом.
И Джауфре Рюдель, а за ним и дрожащий Рено дозволили полуадскому чреву поглотить себя, где и остались, предавшись на милость лютых бесов; отшельник же удалился.
Поначалу ничего не происходило. В колодце было тесно, сыро, кругом разило падалью. Под ногами хрустели старые палки, коричневые от времени кости непонятного происхождения, глиняные черепки. Рено весь трясся – не то от ужаса, не то от пронизывающего холода. Джауфре Рюдель ощупал влажный, замшелый сруб. Глянул наверх, но дневного голубого неба над головой не увидел. Сверху царила непроглядная тьма. Тогда князь Блаи уверовал, что и впрямь подвешен на полпути между светом и преисподней, в небытии, где надлежит препоручить себя Господу и ждать справедливого суда. Так прошло несколько часов.
Потом Рено прошептал:
– Мессир… Меня одолевает слабость… Не вытерпеть мне более…
– Ты – человек, Рено, – сказал на это Джауфре Рюдель. – А человеком быть отнюдь не постыдно.
– Благодарю, мессир, – шепнул Рено и, отвернувшись, помочился на стену колодца.
Вот единственное незначительное происшествие, случившееся в начальные часы сидения в колодце.
Затем постепенно вокруг начала сгущаться тьма, которая что ни мгновение становилась все более обитаемой и зловещей. Тьма скалила зубы и моргала пылающими глазами, высовывала острые огненные языки, скреблась когтями. Джауфре Рюдель потерял Рено из виду и тотчас забыл о нем. Теперь его окружали невнятные клубящиеся видения, и он пытался внимать им, наполнив душу состраданием.
Тут и там мелькали лягушачьи лапы, растопыренные, с порванными, кровоточащими перепонками; пересыпались золотые монеты, заляпанные экскрементами; текли густые кровавые воды, уносящие в небытие нерожденных младенцев с огромными головами и скорченными тельцами, похожими на рачьи.
Затем все это захлестнули змеиные кольца. Мощное, мускулистое тело гигантской змеи с блестящей, влажной чешуей шуршало и переливалось, скользя вокруг Джауфре Рюделя, и поглотили скоро стены сруба. Бесконечное змеиное тело переплеталось, перетекало само сквозь себя, и Джауфре видел узоры, покрывающие змею, и хищное сверкание чешуй. Хвост, высвобождаясь из колец, яростно бил вокруг и разгонял смрад. Перепончатые крылья огненного цвета хлопали далеко в вышине, не в силах поднять гигантское змеиное тело в воздух. Окруженный со всех сторон змеей, Джауфре стоял в неподвижности и силился разгадать посланный ему знак, как вдруг посреди ледяных колец показалось женское лицо, такое юное, такое беззащитное и нежное, что сердце Джауфре Рюделя сжалось от сострадания. Светлые волосы, убранные цветами шиповника, слегка касались почти детских щек и, схваченные лентой, падали на спину. Глаза глядели затуманенно и грустно, а губы улыбались. Рюделю подумалось, что никогда еще не встречал он девушки прекраснее, и вся его душа потянулась к этому плененному змеиным телом лику.
– Кто ты? – прошептал он. – Как спасти тебя?
И вдруг весь колодец озарился теплым золотистым светом. С громом распахнулись где-то в необозримой вышине алые крылья; свистнув, протянулось вверх гладкое змеиное тело, сверкающее пламенными отблесками; золотые кудри, развеваясь и осыпая стоящего внизу Рюделя лепестками роз, взметнулись в воздух – и вот уже прекрасная женщина улыбается Рюделю далеко, далеко над его головой, в синем небе.
– Молись за Мелюзину, Джауфре! – зазвенело со всех сторон, и замшелый сруб покрылся светящимися каплями воды. – Молись и за себя самого!
Змеиный хвост закачался у самых глаз Рюделя, постепенно превращаясь в знакомую уже веревку с узлами, а звонкий голос Мелюзины вдруг осип и захрипел недовольно:
– Ну, живы вы там еще? Дергайте тогда за веревку, коли еще целы, а ежели нет – завалю вас тут камнями…
Джауфре Рюдель протянул руку и схватился за узел.
Спустя короткое время они с Рено уже сидели на теплой траве под ласковым утренним солнцем и жадно пили принесенную отшельником воду, передавая кувшин из рук в руки. Рено был очень бледен и часто тянул носом – простудился за ночь; но вообще держался молодцом.
Джауфре Рюдель спросил его:
– Я не видел тебя нынче ночью в колодце. Где ты был?
Рено прошептал:
– Думаю, черти носили меня прямо в ад, мессир, не иначе, потому что вас я тоже не примечал. Поначалу вы, вроде бы, рядом со мной стояли, а после как-то вдруг исчезли…
– И что же ты видел в аду, Рено? – полюбопытствовал Джауфре Рюдель.
– Да деда моего, – ответил Рено. – Ругатель был страшный, что ни слово – то сквернословие, и на руку тяжел. Вот его черти и грызли за голову. Забрали, прости Господи, всю его голову себе в пасть, всю целиком, и давай глодать, грызть и жевать по-всякому. Глядеть – и то боязно.
– Как же ты распознал деда, если лица его не разглядел? – удивился Рюдель.
– А по ноге, – объяснил Рено. – Он себе когда-то топор на ногу уронил и срубил два пальца начисто. Вот по этой-то трехпалой ноге и определил, мессир, – точно, дед это мой в аду мучается, помоги ему Господи… и нам всем, грешным, – тоже…
* * *
Человек устроен таким чудесным образом, что хрупкая, подверженная всяческому тлену земная его оболочка способна заключать в себе нетленную и бессмертную душу; а душа эта вмещает и небо, и Бога, и величайший дар от Бога человеку – любовь.
И потому, торопясь увидеть поскорее Святую Землю и преклонить колени перед величайшей святыней человечества – Гробом Господним, Джауфре Рюдель вместе с тем жаждал прижать к груди и персть земную, юную графиню Триполитанскую, осуществив тем самым свое стремление к совершенной любви.
И море, посланник Хаоса, ярилось, и злобилось, и бесновалось, пытаясь лечь неодолимой преградою между князем Блаи и его любовью.
Вот что случилось, когда корабли двинулись к югу вдоль берегов Италии и направились к острову Сицилия. В небе вдруг появилась черная туча, и со всех сторон загремел гром, а впереди тучи летели одна за другой ослепительные молнии. Всех стоявших на палубе осыпало крупным градом, и это вызвало у людей страх и уныние, потому что с неба падали большие куски льда, и они причиняли сильную боль. Матросы и бывалые люди в ужасе ждали, когда с неба начнут валиться камни, способные пробить в палубе брешь и потопить корабль, ибо подобные случаи среди путешественников широко известны. Но буря рассеялась так же внезапно, как и началась, и страх покинул сердца.
Ночь миновала спокойно, а в розовых лучах рассвета все увидели впереди остров Сицилию, сверкающую, как драгоценный камень. Но не успела еще радость ступить на корабли пилигримов долгожданной гостьей, как буря возвратилась. Ветер ударил паломникам в лицо и встал неразрушимой стеною между берегом и кораблями. Вода, взволнованная бурей, поднималась с самого дна и выбрасывала в воздух различных донных гадов, ужасных с виду, но вполне безопасных сейчас, поскольку они, привыкшие таиться в темных глубинах, испытывали страх и растерянность.