— Разумеется, это завещание будет оспорено. Тетушка была не в своем уме, когда составляла его. Ее наверняка вынудили.
Третий племянник, в штатском (он был юристом), с завидным хладнокровием спросил у ближайшей к нему приживалки, нет ли где-нибудь водки, и ему подали в граненом стаканчике.
Нотариус положил завещание на стол и прикрыл его ладонью.
— Могу вас заверить, что княжна была в наилучшем расположении духа, когда изъявляла свою последнюю волю, — заявил он. — В качестве свидетеля она призвала местного священника, отца Алексия Введенского. Можете поговорить с ним. Уверен, он с готовностью поделится с вами собственными соображениями касательно душевного состояния покойной ныне княжны.
— Но почему… посторонний человек… наверняка она вынудила… — заговорили два племянника разом, в то время как племянник в майорском чине и оставшаяся племянница кисло улыбались.
— Господа, господа! — остановил их нотариус. — Что значит — «вынудила»? Как вы себе это представляете?
— Как? Да очень просто! — вскинулся штабс-капитан Мышецкий. — Обыкновенным шантажом! Да-с, господа, шантажом! Это самый привычный прием для особ такого разбора. Наверняка она разузнала какую-нибудь тайну княжны, которую та хотела сохранить, и угрожала раскрытием.
— Тайну? — удивился нотариус. — О чем вы толкуете?
— Каждый человек, особенно проживший долгую жизнь, может иметь тайну, — уперся штабс-капитан. — Положим, княжна опасалась разоблачения…
— В возрасте княжны, да еще на смертном одре странно опасаться разоблачения, — указал нотариус. — Земные тяготы давно уже остались для княжны в прошлом.
— Это вам так кажется, — запальчиво, как школьник, возразил штабс-капитан. — А на самом деле в старости те же самые страсти, что и в молодости, только более закостенелые. У нас была лекция по повышению нравственности личного состава, архиерей приезжал, так что не думайте, будто я от себя говорю, от собственного немощного мудрования. Возможно, у княжны имелись внебрачные дети, за участь которых она опасалась!
— Это действительно чересчур, — проговорил майор Мышецкий, поймав отчаянный взгляд нотариуса. — Вольдемар, Катишь права. Вы положительно нас позорите. Помолчите.
Вольдемар пожал плечами.
— Раз вы все на ее стороне… — И он замолчал, отвернувшись и положив ногу на ногу.
Майор Мышецкий обратился непосредственно к Софье:
— Как вы понимаете, мадемуазель Думенская, это завещание будет опротестовано в суде. И если найдутся хоть мельчайшие доказательства, что вы каким-то образом влияли на тетушку…
— Да, — заговорила Софья. Все взгляды обратились на нее. — Именно. Я оказывала влияние на покойную княжну. Вы говорите, что вы — близкие люди и потому должны наследовать. Но если к вам приезжал архиерей, — она впилась глазами в штабс-капитана, который досадливо дернул головой, словно отгоняя назойливую муху, — то он должен был просветить вас насчет «ближнего». Вы, конечно, знаете притчу о человеке, на которого напали разбойники. Добродетельные священники и единоплеменники пострадавшего проехали мимо, а самаритянин оказал ему всяческую помощь… Кто же ближний для этого бедняги?
— Намекаете на то, что вы — самаритянин? — насмешливо улыбнулась племянница княжны.
— Вовсе не намекаю, а прямо говорю… Пока из-под княжны нужно было выносить горшки, годилась и София, а когда настала пора делить ее деньги, явились близкие родственники.
— Она нас не призывала, — сказала племянница. — Это тоже прошу учесть.
— Я не намерена ничего учитывать, — отозвалась Софья. — Княжна выразила свою последнюю волю. Вы не уважали княжну при ее жизни — теперь вы не уважаете ее после ее смерти. Прошу вас покинуть мой дом. Вы здесь нежеланные гости.
— Мы обратимся в суд, — еще раз предупредил майор.
— До свидания, — обрезала его Софья.
Когда племянники княжны бесславно удалились из «Родников», Софья быстро и безжалостно избавилась от приживалок. Впрочем, каждая получила, по завещанию, немного денег и забрала из своей комнаты все вещички — подарки княжны, какие только захотела.
На четвертый день после похорон Софья осталась в доме одна. Все комнаты стояли нараспашку, все окна были открыты. Холодный весенний воздух ворвался в опустевший дом.
Софья спустилась в подвал.
— Харитин, — позвала она.
Не отвечая, он бесшумно приблизился к ней. Она протянула к нему руки, и он, наклонившись, быстро куснул ее за запястье. Софья закрыла глаза. Странное ощущение охватило ее: она как будто и падала, и летела вверх, у нее кружилась голова. Харитин одновременно и забирал у Софьи частицы жизни и отдавал ей силы; он выпивал глоток Софьи и вливал в те же вены глоток Харитина.
— Довольно, — не выдержала Софья, отбирая у него руки. — Довольно, мне сейчас станет дурно.
— Ты вся дурная, — прошептал Харитин.
— Пусти, — она высвободилась. — Идем. Все разъехались.
— В доме пусто? — спросил он.
— Да. Только ты и я. Идем же, мне здесь душно.
Они поднялись наверх и уселись рядом на кровати Софьи, на сквозняке. В соседней комнате ветер хлопнул оконной рамой, сшиб на пол какую-то вазочку. Софья рассмеялась.
— Ты и я. Просто не верится, Харитин!
— Я люблю тебя, — сказал он, потянувшись губами к ее шее под подбородком.
Она чуть отстранилась.
— Не трогай меня.
— Мне… пора.
— Так скоро?
— Я слишком много отдавал княжне. Я голоден, София.
— Я покажу тебе подходящего человека, — обещала Софья.
— Кто он?
— Мой враг.
— Почему?
— Что — «почему»? — не поняла Софья.
— Как можно быть твоим врагом? — пояснил Харитин. — Ты хорошая. У тебя даже запах сладкий.
Он лизнул ее подбородок.
— И пот сладкий, и слезы, и слюна, — прибавил Харитин.
Софья положила пальцы ему на губы.
— Никогда так не говори при людях, — предупредила она. — Тот человек ненавидит меня потому, что сам хотел завладеть домом и всеми землями.
— Я убью всех, кто не любит тебя, — обещал Харитин.
Это прозвучало совершенно по-детски: так маленький сын дает обещание матери расправиться с ее обидчиками. «Почему мамочка плачет?» — «Мамочку обидели злые люди. Они называются кредиторы. Папочка, когда уходил к Боженьке, не угодил этим людям, и теперь они вымещают свою злобу на мамочке». — «Я изведу всех злых кредиторов, мамочка. У меня есть деревянная сабелька». И мамочка, обливаясь слезами, прижимает к себе своего храброго защитника.
Только Софья, в отличие от бедной мамочки, слишком хорошо знала: ее мальчик не грозит попусту. За каждую пролитую Софьей слезинку будут выпущены из человечьих жил целые реки крови.