— Вы ведь не собираетесь его бить? — спросил я.
— А вы? — отозвался Матвей.
Я не ответил.
Перед дверью я замедлился, подышал, чтобы немного успокоиться и трижды стукнул.
— Войдите, — раздался голос, при звуке которого Матвей напрягся и на мой вопросительный взгляд кивнул.
Я зашел.
* * *
В комнате было не прибрано: постель всклокочена, на столе разбросаны газеты, счета и мятые листки. Чемодан стоял с разинутым зевом, и из него, как язык, свисали брюки.
— Господин Городинцев! — произнес лже-Качуров как ни в чем не бывало. Заподозрить в нем злодея было, кажется, невозможно. — Рад видеть вас… Прошу прощения за беспорядок. Кочевая жизнь не способствует аккуратности, особенно если ее и изначально нет в характере.
Я не успел и рта раскрыть, как, отстранив меня, в комнату ввалился Матвей Свинчаткин. Тяжело дыша, он уставил бороду на «тверичанина».
— Со свиданьицем, Захария Петрович, — вымолвил он.
Беляков отскочил в дальний угол комнаты.
Такого я прежде никогда не видел, хотя в книгах читать доводилось: мол, «его подбросило»… Я еще гадал, помнится, как это может быть, чтобы «подбросило»? А вот теперь узрел воочию. Словно под Захарией с силой распрямилась пружина, так стремительно и, главное, так внезапно улетел он в этот свой угол. И произошло это со скоростью, не уловимой человечьим глазом. Кошки иногда так прыгают, но нечасто.
Матвей, зловеще улыбаясь, надвигался на Белякова.
— Сократыч! — выговорил Беляков. Он уселся на стул, уставился на Матвея. — Что ты здесь, братец, делаешь? — спросил Беляков довольно твердым голосом.
Обо мне они тотчас позабыли, так что я, потеснив чемодан, уселся на кровати и положил ногу на ногу.
— Встать! — приказал Матвей.
Беляков негромко рассмеялся. С каждым мгновением он все более приходил в себя.
— Да ты, кажется, рехнулся, Сократыч! Тебя вся петербургская полиция разыскивает, а ты по Лембасово разгуливаешь, да еще с такой наглостью…
— Положим, не вся полиция, а только господин Порскин, — вставил я.
Беляков повернулся в мою сторону. Он отвлекся от Матвея только на миг, но этого хватило: внезапно в руке у Свинчаткина оказался лучевик.
Я даже не подозревал о том, что Свинчаткин может быть вооружен. Мне столько раз повторяли, что Матвей «никого не убил и даже не ранил»! Я приучился считать его «благородным разбойником», который действует лишь силой убеждения да изредка — угрозами.
— Ты — мой билет на свободу, — сказал Матвей. — Должен был понять с самого начала.
— Что ты городишь, Сократыч? — возмутился Беляков. Он косил глаза на лучевик, но по-прежнему сидел в непринужденной позе. — Какой билет, на какую свободу? Ты грабитель, виновный, к тому же, в незаконном ввозе ксенов на Землю… А я — сотрудник экспедиционного корпуса, пострадавший от твоих безответственных действий.
— Это такие объяснения ты дал властям? — прищурился Матвей.
— Разумеется… На корабле были найдены доказательства того, что ты намеревался заняться работорговлей. Обманом проник в состав экспедиции, склонил ксенов к полету на Землю, захватил в плен начальника экспедиции и всю команду, а потом…
— Понятно, можешь дальше не излагать, — Матвей поморщился. — Ф-фу, какой, однако, в этой комнате спертый воздух… Где дневник? — спросил он резко.
— Какой дневник? — осведомился в ответ Беляков.
— Не дневник, черт, тетрадка с письмами!
— Не понимаю, о чем ты, Сократыч. Кажется, ты пьян, братец. Дать тебе на опохмелку? Или, виноват, ты сам привык отбирать деньги у честных граждан?
Матвей зарычал:
— Тетрадь где, паскуда?
Беляков привстал.
— Вот как ты заговорил, — молвил он. — Теперь я вижу, что ты с самого начала…
Я попытался устроиться удобнее на кровати и для этого отодвинул от себя чемодан. Под чемоданом обнаружилась та самая тетрадь, все еще в нарядной обертке, с наполовину отклеившимся парчовым бантом. Я дотронулся до обложки, и меня будто током ударило: мне почудилось, будто я коснулся руки покойницы. Страшная тоска по Анне Николаевне сжала мое сердце. Странно — ведь я едва знал ее, а кажется, будто мы знакомы и дружны были всю мою жизнь, такой родной она мне вдруг предстала.
— Оставьте, Матвей Сократович, — проговорил я, показывая ему тетрадь. — Я нашел то, зачем мы приходили.
Матвей даже не посмотрел в мою сторону. Он приложил лучевик к голове Белякова. Тот зажмурился.
Я испугался: вдруг Матвей сейчас выстрелит?
Но Матвей лишь сказал, совсем обыденным тоном:
— Вот видишь, Захария Петрович, как все удачно складывается. И тетрадку мы нашли, и тебя сейчас с собой заберем. Ты, главное, помалкивай и делай что велят, — глядишь, жив останешься.
— Ты не выстрелишь, — прошептал Захария Беляков. — Не посмеешь.
— Мне терять уже нечего, — напомнил Матвей. — А вдруг выстрелю? Не играй с судьбой.
Захария перевел взгляд на меня. Я встал, отряхнулся. Мне все казалось, что с этой кровати на меня налипли какие-то соринки.
— Я не пойму, Трофим Васильевич, — болезненно морщась, произнес Захария Беляков, — какова ваша роль в этом деле? Вы молодой совсем человек, не бедствующий… Мне уже рассказали и про «Осинки», и про вашего управляющего… Вы пали жертвой…
— Во-первых, не пал, — сказал я. — Во-вторых, не жертвой. А про «Осинки» вы очень хорошо все знаете, коль скоро переписывались с моим дядей.
— Да, конечно… — Захария вздохнул. — Переписка. Нынешнее молодое поколение не замедлит ознакомиться с чужими письмами, не предназначенными, быть может, для посторонних глаз… Мне жаль, что вы так испорчены, несмотря на вашу молодость.
— Я не стану выслушивать обвинения в безнравственности от убийцы, — сказал я.
— От какого убийцы? — взорвался Беляков.
Матвей шевельнул лучевиком.
— Ну, полно врать, — сказал Матвей.
— Я не вру… — Беляков осторожно поднял голову и посмотрел на него. — Я никого не убивал.
Я поднял тетрадь.
— А вот это?
— Что — «это»? — Беляков сощурил глаза. У него задергалась кожа на виске. — Это просто мои экспедиционные письма. Они ничего не доказывают.
— Вы боялись, что они докажут, — сказал я. — Докажут ваши планы продать в рабство тридцать фольдов, которых вы заманили на корабль обманом. Поэтому вы вошли в ложу и убили Анну Николаевну.
— Да вы что! — закричал Беляков. — Я этого не делал!
— Не ори, — посоветовал Матвей.
— Клянусь, я не убивал ее, — чуть тише повторил Беляков.