— Мы куда сейчас едем? — спросил я. — К фольдам?
— Да, — подтвердил Порскин. — Я же вам только что рассказывал…
— Вы рассказывали о том, как замучил вас Матвей, — напомнил я.
— Значит, мне показалось, что я вам рассказывал про фольдов, — не стал возражать Порскин. — Словом, отчаявшись утихомирить Матвея, я при нем позвонил в зоосад и попросил прислать ветеринара с ружьем, которое стреляет успокоительным. Матвей сперва всполошился. Стал кричать на меня, что фольды, во-первых, не животные, а совершенно разумные существа со своей оригинальной цивилизацией, и вызывать к ним ветеринара противоречит международным правилам, потому что оскорбительно. Во-вторых, надрывался он, они, кажется, показали себя смирными и покладистыми, и незачем применять к ним подобные суровые меры. В-третьих, совершенно неизвестно, как подействует на них инъекция нашего земного успокоительного, и если они начнут умирать, то он, Матвей, меня попросту задушит… Я подождал, пока иссякнет колодезь праведного гнева, и сообщил, что ветеринар, ружье и слоновая доза снотворного предназначены для него лично, для Матвея Сократовича Свинчаткина, профессора, бунтовщика, варнака и как там еще ему угодно себя называть. И что я выполню свою угрозу, если он не замолчит.
— И что же? — заинтересовался я. — Замолчал он?
— Да, — сказал Порскин. — Посмеялся, но замолчал.
— А вы действительно поступили бы так, как грозились?
— Конечно, — ответил Порскин. — Потому что в качестве альтернативы был только лучевик. Я боялся, что в какой-то момент сорвусь и застрелю его. А он мне нужен как свидетель в деле Белякова. И потом, я думаю, что он получит очень небольшой, либо условный срок и в конце концов вернется к своей работе. Несправедливо лишать его будущего только потому, что он — крикливая скотина и абсолютно невозможен в общении.
* * *
Я возвратился домой глубокой ночью и сразу же лег спать. Весь мой приятный, размеренный дневной распорядок был теперь скомкан. Я только мог мечтать о том, чтобы возвратились прежние спокойные дни. Но, может быть, не все еще потеряно, и скоро все неприятности останутся позади. Может быть.
С Витольдом я увиделся на следующий день только после обеда. Все это время я читал произведение классической прозы древнего Китая в классическом русском переводе с французского. То есть, сначала какой-то француз перевел это с китайского, а потом какой-то наш ученый перевел с французского. В результате получился роман, очень динамичный и увлекательный, где все герои действовали, руководствуясь какими-то абсолютно несообразными мотивами.
Например, царевна, услышав признание в любви от военачальника, которого она и сама тайно любила, наутро покончила с собой при свете умирающей луны. Я совершенно не понял, для чего она это сделала. Или молодой принц, услыхав от своего отца решение передать ему корону, пронзил мечом грудь одного из царедворцев. Объяснения вроде: «Я избавил его от печали, которая туманила ему глаза» меня почему-то не устраивали. Я представил себе, как нечто подобное выслушивает Порскин, и у меня начинало чесаться за ушами при одной только мысли об этом.
Витольд вошел в мой кабинет с блокнотом в руке. Это зрелище было привычным и успокаивало нервы.
— Мурин дома, — доложил Витольд. — Никуда не сбежал и ведет себя очень спокойно. Заканчивает вычищать каретный сарай. Меняет там доски на полу.
— А, — выговорил я.
— Я думал, вам интересно будет узнать.
— Конечно, — сказал я. — Спасибо, что сообщили.
На самом деле я напрочь забыл о Мурине и о том, что все эти волнения могли вызвать у него очередной приступ. Витольд, конечно, догадывался, но предпочитал не обсуждать мою забывчивость (которую, вероятно, можно счесть бессердечной).
— Какие распоряжения на сегодня? — спросил Витольд, невозмутимо листая блокнот.
— «Сегодня», если вы заметили, Безценный, уже почти закончилось, — сказал я. — На дворе темнеет.
— Правда? — Витольд обернулся и посмотрел в окно. Там разливалась серая мгла. — В это время года очень рано темнеет, Трофим Васильевич, так что ничего удивительного.
— Вы не хотите узнать, чью кровь мы обнаружили на веере?
— Хочу, — сказал Витольд.
— Могли бы и поинтересоваться, — заметил я.
— Не мог, — сказал Витольд.
— Ну и черт с вами, я и так скажу… Это кровь фольда.
— Невозможно.
— Экспертиза не лжет.
— Но это ведь невозможно! — повторил Витольд. — Откуда в театре взяться фольду? В театре не было никаких фольдов.
— Не было. Но экспертиза не лжет.
— А Порскин что говорит?
— Порскин в полном недоумении.
— А Матвей? — настаивал Витольд. — Матвея спрашивали?
— Не знаю… При мне с ним не говорили. Да и что может Матвей? Он знает не больше нашего. Пятно крови на веере бесповоротно означает, что некий фольд — уж не знаю, как он загримировался, — пробрался в театр, проник в ложу Анны Николаевны и там зачем-то убил ее, причем во время убийства сам был ранен. Да, и еще он имитировал те убийства, которые совершал здесь лет десять кряду местный маниак. Может быть, и маниак этот — фольд?
— Нет, — сказал Витольд. — Фольдов до сих пор на Земле не было. Дружинники Матвея — первые.
— В общем, итог закономерный: мы запутались еще больше. Как и предвидел премудрый Порскин. — Я покачал головой. — Удивительный он человек! Сидит в тупике и свято верит, что мы все-таки основательно продвинулись вперед.
— Ну да, — протянул Витольд. У него вдруг опасно заблестели глаза. — Возможно, так оно и есть. Как вы считаете, Трофим Васильевич, если сейчас попросить Порскина провести еще одну экспертизу, — он сразу откроет стрельбу или опять сдержит себя и согласится?
— Вы о чем? — насторожился я. — Еще что-то нашли?
— Собственно, я о вчерашнем браслете, — объяснил Витольд.
— Интересно… — протянул я.
— Мне тоже, — быстро сказал Витольд.
— А что, собственно, в нем интересного, в этом браслете? — спросил я вдруг. — Мне кажется, дело очень простое и не имеет никакого отношения к нашему.
— Рассказывайте вашу гипотезу, — предложил Витольд, — а я потом скажу мою.
— Я думаю, Серега Мурин несколько лет назад украл браслет в доме Мышецких. Приходил туда с каким-нибудь поручением, соблазнился блестящим предметом и стянул. Хранил у себя. А тут начали происходить всякие события, убийство, приезды следователя… Кто знает, какими путями бродят мысли в голове у Мурина! Может, он вообразил, что следователь как раз и подбирается к той давней краже, и решил избавиться от предмета, который тяготил его совесть.
— Очень убедительно, — кивнул Витольд. — Убедительно и логично. Было бы, — прибавил он, тут же уничтожая свою положительную оценку моей догадливости, — если бы речь не шла о Сереге Мурине. Мурин никогда не лжет и никогда — уж поверьте мне — никогда в жизни не взял бы чужого. Но в другом вы правы, Трофим Васильевич: эта вещь тяготила Мурина и именно приезды следователя побудили его расстаться с ней. Только сдается мне, страдала не совесть Мурина, а что-то другое… Думаю, он боялся.