Наконец Харитин вздрогнул в последний раз, помедлил и сполз с неподвижного тела Полин. Соня присела рядом на корточки, коснулась его лица.
— Харитин, — позвала она.
— Это мое имя? — спросил он.
— Тебе нравится?
— А тебе нравится? — переспросил он.
— Да. Харитин. Я буду так тебя называть.
— А ты?
— Я — Соня.
Он посмотрел на неподвижное тело.
— А она?
— Разве она имеет значение? — удивилась Соня.
— Во мне ее кровь, — объяснил Харитин. — Я живу ее жизнь.
— Ее звали Полин, — сказала Соня.
Харитин нежно потерся о Сонино плечо щекой.
— Я теперь долго буду сыт.
Соня не ответила. Странно, что она не колебалась, когда привела Полин на убой. И еще странно, что эта смерть, произошедшая у нее на глазах, не оставила никакого следа в ее душе. Может быть, это потому, что Соня слишком часто видела мертвецки пьяных людей и привыкла к тому, что жизнь ровным счетом ничего не стоит. Многие друзья отца, да и сам отец, превращались в мертвецов, а потом воскресали, но воскресали лишь для того, чтобы снова умереть. Они проделывали это много раз, и ни в одном из своих состояний не представляли собой ничего доброго или полезного.
— Нужно вытащить отсюда тело и бросить в реку, — сказала Соня.
— Зачем? — удивился Харитин.
— Чтобы покончить с ним… с ней. С Полин.
Харитин больше ни о чем не спрашивал. Он встал на ноги и приблизился к выходу из пещеры. При ходьбе он кособочился — держал одно плечо чуть выше другого. Но в каждом его движении была странная, завораживающая грация, и Соня, наблюдая за ним, чувствовала, как сладкое тепло разливается по ее груди и животу.
Харитин осторожно выглянул наружу и сразу отпрянул в полумрак пещеры.
— Там слишком ярко, — пробормотал он.
— Там ясный день, солнце, — объяснила Соня.
— Жжет, — сказал Харитин.
— Ты боишься солнечного света?
Харитин пожал плечами.
— Многие боятся, — неопределенно ответил он.
Соня по-прежнему сидела на камнях, рядом с неподвижной Полин.
— Откуда ты взялся такой, Харитин? — спросила она тихо. — Откуда ты пришел?
Он не мог ей объяснить. Ему не хватало для этого слов. Но не только обычных слов, из обыденного русского языка, — этих слов не нашлось ни в одном из существующих языков. Наверное, не было их и в языках несуществующих.
Хотя он пытался. И при первой их встрече, и потом, спустя много лет.
Мир Харитина был сумеречным, серым. Там различались мириады оттенков серого — гораздо больше, чем в состоянии улавливать человеческий глаз. В мире Харитина обычные люди оставались невидимками — слюдяные тени, проходящие сквозь пространство и время без всякого ощутимого следа.
В пещере имелось странное место, где сумерки смыкались с тьмой. Там очутился Харитин, в мире, где тонкие оттенки серого были заменены цветовыми пятнами; он очутился в мире плоском, чересчур ярком, чересчур грубом.
Он забрал жизнь у молодой женщины, чтобы начать жить в этом плоском, грубом мире.
* * *
Соня явилась в дом княжны под вечер. Ее привел молодой человек, похожий на поэта и на калеку. Княжна, рыдая, покачивалась в саду на плетеном кресле-качалке. Те приживалки, что отгоняли от нее мух и стояли у нее за спиной, держались сонно и равнодушно (им надоела вся эта история с новой воспитанницей); те же, что оставались в поле зрения княжны, наперебой совали ей батистовые носовые платки, роняли слезы и поминутно бегали за успокоительным отваром.
Неонилла Павловна находилась в своей комнате и там, опоенная успокоительными отварами, мирно спала.
— Ведут! Ведут! — курлыканье птичьей стаи неслось впереди Сони, медленно шагавшей по дорожке сада. Харитин держал ее под локоть.
— Ведут, княжна-матушка, голубушка-благодетельница, ведут, нашу бедочку, ведут, сиротиночку!
— Ведут!..
Соня остановилась перед старушкой-княжной и вдруг увидела ее совершенно другими глазами. Как будто ей отворили новое зрение, сумеречное, когда из мириадов оттенков серого складывается истинный облик людей и вещей.
Слезы высохли на глазах старушки Мышецкой, она приподнялась в креслах, задрожала и снова обрушилась на подушки. А Соне в этот миг казалось, что она читает всякую мысль княжны, даже самую тайную, скрытую от всех так глубоко, что уж и забыто, где искать.
Девочка молча показала ей свою искалеченную руку.
Лицо старушки передернулось.
— Что это, дитя?
— Неонилла Павловна, — выговорила Соня. Голос у нее прозвучал сдавленно, как будто не рассмеяться боялась Соня, а заплакать. — Она, злодейка. Не хочет тайны ремесла никому открывать, а когда увидела, что у меня получается плести кружево не хуже, взяла молоток и ударила меня по пальцам.
От эдакого известия платок выпал из рук старенькой княжны, она затрясла головой и дребезжащим голосом прокричала:
— Приведите мне сюда Неониллу!
— Почивает… Неонилла Павловна почивает… От горести утомилась — заснула… — зашелестело кругом.
— Разбудить! — Княжна топнула шелковой ножкой. — Быстрее!
А пока за Неониллой Павловной бегали, княжна обратилась к Харитину:
— Вы, молодой человек, должно быть, не из наших краев. Я прежде вас не встречала.
— Я не из ваших краев, — подтвердил Харитин.
Княжна прищурилась.
— Какой у вас выговор странный.
— Он грек, ваше сиятельство, — вмешалась Соня.
— Грек? Как интересно… — Княжна протянула Харитину руку для поцелуя.
Харитин с интересом посмотрел на эту руку. Соня подтолкнула его в бок.
— Поцелуй. Не кусай, только поцелуй.
Харитин чуть улыбнулся Соне, наклонился над хрупкой старческой рукой и, прикладываясь, все же чуть-чуть прихватил зубами кожу.
Княжна благосклонно моргнула.
— Где вы нашли Сонечку?
— Под обрывом реки, — ответил Харитин. — Она собирала слезы в ладонь.
— Поэт… поэт… — зашелестели приживалки и смолкли.
— Вы хорошо поступили, приведя ее домой, — похвалила поэта княжна. — А сами вы где остановились?
— Остановился, — сказал Харитин. Это вышло невпопад.
Соня вмешалась:
— Он только что приехал, ваше сиятельство.
— Вы можете погостить у меня, — пригласила княжна.
От крыльца дома доносились голоса, звучавшие все громче, и на их фоне выделялся плаксивый, возмущенный крик Неониллы Павловны: