Потому что он напрасно пришел, и отошел во тьму…
Екклесиаст (6:4)
Да, этого не могло быть! Но именно так оно и было в действительности: Колобуил покончил с магистром. Зачем?.. Но и через полчаса, когда подъезжал к дому, ничего путного не приходило в голову.
В самом деле, не мог же магистр дать Колобуилу задание самого себя устранить!.. Но отсюда следует…
Ах, ничего отсюда не следует! Следствия и причины – они существуют лишь в привычной, аристотелевой логике, а у Колобуила она какая-то своя, для него, архангела Хризоила, непостижимая…
Вдруг подумал: а ведь он сам теперь уже и не Хризоил. По орденским правилам, теперь, со смертью магистра, он повысился в иерархии на ступень. Он сам теперь магистр Ордена, и имя его с этого часа – Уриил Девятый…
Хотя после нынешнего выстрела Колобуила все почти трехвековые орденские правила сами собою обращались в ничто. Магистр погиб, не передав своему преемнику ни банковских счетов, ни связей с другими архангелами, ни тайн Ордена, которые одному только магистру полагается знать. Без того Уриил Девятый, сколь бы величественно ни звучало это имя, был королем, лишенным своего королевства. Он даже себя не мог уберечь – вон как лихо, оказалось, некий архангел низшей ступени расправляется с магистрами!..
Но, Боже, все это означало… Он лишь сейчас окончательно осознал… Это означало конец Ордена, которому он отдал большую часть своей жизни! Отныне он был так же волен, как некогда мазурик Федька-Федуло, сидевший возле смоляного котла на Сухаревке. И мог теперь жить и действовать только для самого себя!
Он все еще никак не мог освоиться с этим непривычным чувством свободы. То было одновременно чувство некоей беззащитности и, как это ни странно, — радости…
Впрочем, радость тут же упорхнула, едва он снова вспомнил про Наташу. Что с ней? Жива ли еще?.. Все-таки верилось, что жива. А значит, надо еще какое-то время побыть неустрашимым и беспощадным архангелом Хризоилом, чтобы вызволить ее. Только вот, имея такого изощренного противника, хватит ли на это сил?..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда вошел в квартиру, звуки "Шествия троллей" уже ничуть не удивили: наверно, способность удивляться он после нынешних событий утратил окончательно. Того меньше удивила записка, лежавшая в коридоре на полу. Хотя на сей раз она была не в конверте с райским яблочком, но Виктор Арнольдович знал, от кого она. Поднял, прочел:
Многоуважаемый Хризоил!
Поверьте, все мои сегодняшние вольности совершенно необходимы. Весьма сожалею, что не могу Вам пока объяснить – для чего. Разве что когда-нибудь со временем.
Приношу также самые искренние извинения за малоаппетитный сюрприз, который Вы обнаружите сейчас. Не имел времени помочь Вам с уборкой, но знаю, что Вы найдете возможность сами с этим управиться.
С почтением
КОЛОБУИЛ
Предчувствуя что-то совсем уж гадостное, Виктор Арнольдович рванулся в гостиную…
Полковник Головчухин, казалось, просто, свесив голову, дремал у него на диване. Серебряков понял, что он мертв, лишь когда подошел ближе и увидел кончик вязальной спицы, торчавшей у него из уха.
Чтобы столь опытный сыщик так близко подпустил к себе своего убийцу!..
Впрочем, тут же стало ясно, что смерть постигла полковника во сне. На журнальном столике перед диваном стояла бутылка французского коньяка с серебряным клювиков из его, серебряковского, бара и рюмка, из которой, видимо, Головчухин сделал последний в своей жизни глоток.
Однако и это было совсем не похоже на полковника: самовольно залезать в чужой бар он бы не стал. Да и заявляться в квартиру без хозяина, открывать дверь отмычкой… Тут должно было произойти что-то не умещавшееся в разум! Наверняка была использована какая-то дьявольская хитрость, на какую способно лишь это исчадье ада Колобуил!
Виктор Арнольдович подумал, что перед приходом полковник должен был ему позвонить – хотя бы удостовериться, дома ли он.
Телефонный аппарат у Серебрякова был особый, купленный им за большие деньги во время недавней поездки в Японию – со встроенным магнитофончиком, записывавшим разговоры. Он нажал на кнопку воспроизведения и тут же услышал густой голос полковника: "Виктор Арнольдович, жаль, что вас нет. У меня для вас радостная новость. Обстоятельства такие, что, уверен, не будете на меня в обиде, если заявлюсь в ваше отсутствие. До встречи".
Какую новость он мог иметь в виду? Только какую-нибудь связанную с Наташей. Однако уже ничего не расскажет… Но как же, как же он так оплошал?!..
Теперь предстояло избавиться от трупа – то, что Колобуил в своей записочке издевательски назвал "уборкой". Тут мог помочь Вьюн – как-то раз в подобном деле вор ему уже помогал.
Виктор Арнольдович позвонил, и спустя минут двадцать Вьюн был у него. Увидев мертвого полковника со спицей в ухе, присвистнул:
— Ни хрена себе! Аккуратно замочили, ничего не скажешь! Вот бы никогда не поверил, что такого человека – и эдак ловко!.. — И посмотрел на Серебрякова с некоторым подозрением: — Уж не вы ль поспособствовали?
Виктор Арнольдович покачал головой.
— Застал его уже мертвым, — сказал он. — Помоги убрать, как в прошлый раз.
Вьюн вздохнул с явным сожалением.
— Да, было нам с полковником о чем повспоминать… Чего ж он позволил-то, садовая голова?!.. Ну а с покойником управиться – дело нехитрое. Вот кту управился с таким матерым волчарой, покуда он был жив?.. А с покойником – это мы одним разом… — Снова вздохнув, он набрал номер и сказал в трубку: — По-быстрому дуй сюда, Макарыч! Да, да, с машиной и со всеми своими причиндалами, работенка в самый раз для тебя. Запоминай адрес…
Вскоре появился Макарыч, здоровенный мужчина, за два метра ростом. Серебряков знал, что он работает в крематории и заодно обслуживает воровской мир по части ликвидации трупов. Работа со столь специфическим материалом наложила на его лицо свой отпечаток – всегдашнюю бесстрастную философскую задумчивость. Но при виде мертвого Головчухина даже его, кажется, проняло.
— Вот это да!.. — только и проговорил он.
Впервые Виктор Арнольдович слышал голос этого молчаливого человека и видел недоумение в его взоре.
Далее, не произнося больше ни звука, Макарыч принялся за дело. Все его причиндалы состояли из большого, свернутого в рулон ковра, который он принес на плече, и толстой веревки. Он привычно расстелил ковер на полу, положил на него тело полковника, затем завернул ковер с телом в рулон, перевязал веревкой, и получился снова рулон, только потолще, чем прежде. Макарыч легко вскинул его на плечо (силищу имел немереную: в Головчухине было, наверно, килограммов сто) и со своей ношей покинул квартиру. Даже если бы кто увидел его на лестнице, решил бы, что Виктор Арнольдович сдал ковер в чистку.