Я взглянул на нее:
— Софи, у меня полно денег.
Она расхохоталась:
— Значит, мы можем позволить себе два отдельных номера?
Я сдвинул брови:
— Если вам так хочется…
— Я пошутила! — бросила она, положив руку мне на плечо.
Я не знал, над чем она шутила… забавляла ли ее цена, которую надо было уплатить за два отдельных номера, или сама мысль о том, что от нашего решения зависит, будем ли мы спать в одной комнате. Я не стал в это вникать. Все равно Софи издевалась надо мной с того момента, как я, на свое несчастье, влюбился в нее, невзирая на ее гомосексуальные пристрастия. Я знал, что и дальше так будет.
Мы попали в утренние парижские пробки и до отеля добирались почти целый час. Вскоре мы уже лежали рядышком, в одинаковых кроватях двухместного номера на последнем этаже отеля «Турвиль», и старались забыть о смерти, которой чудом избежали на дорогах Прованса.
Когда в середине дня я проснулся, Софи сидела за деревянным столиком в другом конце комнаты. Солнце просвечивало широкими полосами сквозь светлые занавески. Снаружи доносился отдаленный шум парижских улиц. Номер был большой и роскошный, в песочных тонах, с охряными драпировками и темной мебелью. Взгляд мой повсюду натыкался на цветы — в вазах, на картинах, на обоях… Вещи, мои и Софи, были небрежно свалены на пол возле одной из кроватей. Явившись сюда на рассвете, мы ничего не стали разбирать. Я сел на постели и привалился спиной к стене.
Софи медленно повернула голову ко мне. Перед ней лежали заметки моего отца и две картины.
— Идите сюда! — сказала она, увидев, что я проснулся.
Ослепленный лучами солнца, я с ворчанием потянулся. Дико болела спина.
— Есть хочу! — рявкнул я.
— Посмотрите же, Дамьен! Ваш отец спрятал рукопись Дюрера в гравюре «Меланхолия»! Просто уму непостижимо!
Рукопись Дюрера. Отец. Все это вернулось как воспоминание об ужасном кошмаре. Зевнув, я спустил ноги с кровати. Взглянул на будильник, стоявший на ночном столике. Четыре часа дня.
— Вы мне позволите хотя бы душ принять? — с иронией осведомился я.
— Как вам угодно! В холодильнике лежит сэндвич для вас. Ваш мобильник все утро непрерывно звонил, — добавила она и вновь погрузилась в изучение лежавшего перед ней текста.
— Да? — удивился я. — А я ничего не слышал.
— Я позволила себе блокировать звонок и установить режим вибрации.
— Вы смотрели, кто звонит?
— Не каждый раз. Но почти всегда это был либо ваш агент Дэйв, либо номер из провинции. Я подозревала, в чем тут дело, и проверила в Интернете. Это наши друзья жандармы…
Она посмотрела на меня, и лицо ее озарила широкая улыбка.
— Черт! — воскликнул я и вновь повалился на постель.
Фараоны уже вышли на наш след, а Дэйв по ту сторону Атлантики наверняка бился в истерике. Я не только не внес правку в сценарии — самих сценариев у меня больше не было… Мой ноутбук остался в Горде.
— Вы знаете, что мы поселились в квартале, где я вырос? — спросил я.
— Да. И что?
— Ничего. Для меня это не слишком хорошие воспоминания, вот и все. Правда, есть одно преимущество: мне тут все знакомо… Ладно, — сказал я, вставая, — пойду в ванную.
Надолго задержавшись под душем и проглотив сэндвич, который оказался куда лучше, чем мне представлялось, я устроился рядом с Софи, между двумя окнами, откуда видна была маленькая терраса частного дома, и журналистка возбужденно рассказала о том, что ей удалось обнаружить:
— Посмотрите, рукопись подлинная!
Я бережно взял ее в руки. Она была не тяжелой и казалась очень хрупкой. Я вдруг осознал, что ей полтысячи лет. Сколько понадобилось совпадений, чтобы эти листочки дошли до меня сквозь века? Я почти содрогался при мысли об этом уникальном документе, который словно соединял нас через столетия с давно покойным автором.
Веленевая бумага была с кракелюрами, влага оставила на ней множество пятен. Рукопись насчитывала около тридцати страниц, исписанных только с лицевой стороны четким почерком. Местами буквы расплылись. Миниатюр не было — только рисунки красными чернилами на полях. Я перевернул несколько страниц, вслушиваясь в их шелест. Насколько я мог судить, рукопись действительно принадлежала Дюреру.
— Это не все. На обороте «Джоконды» есть заметка. Написана зеркальным способом и, как я полагаю, рукой вашего отца.
— Или Леонардо да Винчи, — с иронией произнес я.
— Очень смешно. Я поискала в сети: оказалось, что это шифр микрофильма, который хранится в Национальной библиотеке.
— В отеле есть доступ к Интернету? — удивился я.
— Разумеется! Прекратите перебивать меня! Нам нужно пойти в библиотеку и посмотреть этот микрофильм. Что касается рукописи Дюрера, то она… Как бы это выразить? Она чрезвычайно поучительна! Я не все понимаю, и мне просто необходим немецко-французский словарь!
Она была в крайнем возбуждении, и мне это очень нравилось, но одновременно слегка нервировало. Сам я с трудом мог поверить в то, что держу в руках текст, написанный немецким художником в XVI веке…
— Пока мне удалось разобрать лишь то, — продолжала она, — что Леонардо да Винчи якобы открыл тайну Йорденского камня и доверился Дюреру, который каким-то образом зашифровал ее в своей гравюре «Меланхолия»… Улавливаете?
— Отчасти…
— В тексте, который я сейчас пытаюсь перевести, говорится о неком послании Иисуса человечеству… Я не все понимаю, но это захватывающе!
— Я думал, вы атеистка…
— А при чем тут это?
— Если вы атеистка, чем может заинтересовать вас послание Иисуса?
— Я не верю в Бога, но это вовсе не означает, будто у меня есть сомнения в существовании Иисуса! Это был конечно же необыкновенный человек. И не нужно делать из него сына Божьего, потому что в его речах, хоть и дошедших до нас в искаженном виде, содержится подлинный философский смысл.
— Ну, раз вы это говорите… Что еще вы обнаружили? — настойчиво спросил я, разглядывая рукопись.
— Послушайте, Дамьен, раздобудьте мне словарь, и через несколько часов я расскажу вам много больше.
— А что с «Джокондой»?
— Ах да, «Джоконда»! Посмотрите, — сказала она, показывая мне картину, которая была в довольно жалком состоянии. — Вы ничего не замечаете?
— Хм… замечаю, что она наполовину обгорела, — пошутил я.
— Посмотрите хорошенько! Почти везде есть карандашные пометки. Маленькие круги. Я их сосчитала. Примерно тридцать кружков по всей поверхности картины.
Я склонился над картиной и действительно увидел кружки, которые, вероятно, были сделаны с помощью циркуля.