— Да.
— В общем, другой родни у него нет?
— Нет.
— А чем занимается ваш отец?
— Он на пенсии.
— Ну а раньше?
— Был геологом. Только не спрашивайте меня о подробностях, я ничего не смыслю в его профессии.
— А вы сами чем занимаетесь?
— Я актриса, — ответила она, затягиваясь.
— Вот как? Снимаетесь в кино или на телевидении?
Кажется, вопрос был ей неприятен.
— Да.
— А не мог я видеть вас в каком-нибудь фильме?
— Нет.
— Почему же?
— Пока я снялась только в короткометражках.
Ари улыбнулся слегка снисходительно:
— Уверен, в конце концов вы пробьетесь.
Мари Линч раздраженно отмахнулась:
— Да-да, конечно. Давайте обойдемся без подобных банальностей.
В этот момент к ним подошел официант.
— Что будете пить? — спросил Маккензи.
— Вы угощаете?
— Я же вас пригласил.
— Тогда виски, — сказала она.
— Вы любите виски? — удивился аналитик.
— А что? Вас шокирует женщина, которая любит виски?
— Напротив, я в восторге, — улыбнулся он. — Тогда два односолодовых виски без льда.
Официант кивнул и исчез в глубине бара.
— В последнее время у вашего отца были неприятности?
— Насколько мне известно, нет. Единственная драма его жизни — дочь-актриса.
— Бывает и хуже.
— Да. Например, я могла бы стать легавой.
— Запросто.
— Как вас понимать?
— Я очень уважаю своих коллег. — Маккензи расплылся в улыбке.
— Ах вот как.
— По-вашему, что связывало вашего отца с Вэлдоном? Частные дела или профессиональные? Может, они были друзьями?
— Я правда не знаю. Даже не представляю.
Ари покачал головой. Официант принес им виски.
— Ваш отец интересуется герметизмом?
— Герметизмом? — повторила она озадаченно.
— Ну да. Алхимией, эзотерикой, мистицизмом и тому подобным…
— Нет, насколько мне известно. А почему вы спрашиваете?
— А до пенсии на какую компанию он работал?
— Ни на какую. У него была должность в докторской школе университета Пьера и Мари Кюри.
— Он преподавал?
— Немного. Думаю, он прежде всего был исследователем. Но, как я вам уже сказала, об этом мне мало что известно.
— Вам обо всем мало что известно.
— Пошел ты на хер! — вырвалось у нее.
Она тут же прикусила язык, сообразив, что только что оскорбила сотрудника правоохранительных органов, но ее глаза по-прежнему сверкали гневом и гордостью.
Ари не мог скрыть удивления, затем расхохотался. Молодая женщина начинала ему нравиться.
— Только не на службе.
Он поднял бокал с виски:
— Ваше здоровье!
Поколебавшись, Мари чокнулась с ним.
— А все-таки в какой службе вы работаете? — спросила она, отпив глоток.
— В госбезе.
Она усмехнулась:
— Вот оно что… Тогда понятно.
— Сожалею, если был с вами невежлив.
— Проехали…
— Оставьте мне свои координаты на случай, если у меня будут к вам другие вопросы.
— Что, легавый, используем служебное положение, чтобы брать у девушек телефоны?
— Хоть какая-то польза от этой работы…
Она улыбнулась и написала свой номер на краешке скатерти.
— А вы позвоните мне, если что-то узнаете о моем отце?
— Само собой.
— Ну-ну.
С недоверчивым видом Мари поставила на стол бокал с виски и нервно затушила сигарету.
— Постарайтесь в будущем не разыгрывать из себя сыщицу и не пытайтесь сами вести расследование… Вы не знаете, на кого можете нарваться.
— Например, на легавого.
— Поверьте, это далеко не самое худшее.
Она медленно кивнула:
— Вы так и не представились.
— Почему же. Представился, когда показал вам удостоверение.
— Я не успела прочитать.
— Ари Маккензи.
— Очень приятно.
Она допила виски и встала.
— Мне пора. Через час у меня кастинг. А мне еще надо подготовиться.
Ари поднялся следом за ней и протянул ей руку.
— О’кей. Ни пуха ни пера, — сказал он на прощание.
Она поблагодарила и быстро ушла. Маккензи смотрел, как она удаляется в своих джинсах с заниженной талией и в такой короткой черной майке, что видна нижняя часть спины.
Если она обернется…
Но она не обернулась.
Полагаю, я могу утверждать, что мое ремесло дает мне немалые преимущества в познании человеческой природы. Ведь я только и делаю, что выслушиваю себе подобных, взираю на них и переношу на пергамент обрывки их жизни, которые они диктуют, слепо доверяясь мне. Писарю не стыдятся поведать о своих страхах, надеждах, желаниях, а порой и о лжи.
Я давно наблюдаю людей и осмелюсь утверждать, что весьма хорошо их знаю. Мне ведомы их недостатки, достоинства, их сильные и слабые стороны. Бесспорно, интересными их делают их различия, но именно то, в чем все они схожи, со временем стало казаться мне особенно привлекательным.
После того что мне пришлось вынести по их вине — всего того зла, которое они причинили нам с Пернеллой своей клеветой, — я мог бы поддаться презрению и взирать на своих современников с осуждением и ненавистью, лелея свои обиды. Однако я люблю их куда больше, чем способен выразить.
Я люблю людей не за то лучшее, что в них есть, а за их пороки. По-другому их любить невозможно. Я люблю в них лжеца и лгунью, люблю труса и эгоиста, того, кто заставляет прочих плясать под свою дудку. Люблю жестокость взрослого, как и жестокость ребенка, отрывающего лапки муравью, люблю циника, безумца, люблю всех, ибо все они в чем-то схожи со мной. Только не лги самому себе, почтенный читатель. В каждом из нас живет и лжец, и трус, и властолюбец, жестокий циник и безумец. Уметь распознавать их в себе и в других воистину спасительно, ибо такая общность слабостей тем и замечательна, что избавляет нас от одиночества.