Колдун сидел, ни на кого не глядя, на плече у него неловко топталась слепенькая ночная птица. Колдун время от времени доставал из кармана какие-то кусочки и совал ей в клюв, тогда она замирала на секунду, потом задирала голову и как бы с трудом глотала, вытягивая шею.
– Это очень важные предложения, – продолжал принц-герцог, – а потому я прошу вас слушать внимательно, а ты, Бошку, голубчик, заваривай чай покрепче, потому что я вижу – кое-кто уже задремывает. Не надо задремывать, не надо. Соберитесь с силами, может быть сейчас решается наша судьба…
Собрание одобрительно заворчало. Какого-то бельмастого оттащили за уши от стены, где он наладился было подремать, и усадили в первом ряду. «Так ведь я ничего… – бормотал бельмастый. – Я только так, немножко. Я к тому, что говорить надобно покороче, а то пока до конца доходят, я уж и начало забываю…»
– Хорошо, – согласился принц-герцог. – Покороче так покороче. Солдаты отжимают нас на юг, в пустыню. Пощады они не дают, в переговоры не вступают. Из семей, которые пытались пробраться на север, никто не вернулся. Надо полагать, они погибли. Это означает, что лет через десять-пятнадцать нас отожмут в пустыню окончательно, и там мы все погибнем без пищи и без воды. Говорят, что в пустыне тоже обитают люди. Я в это не верю, но многие уважаемые вожди верят и утверждают, будто эти обитатели пустыни такие же жестокие и кровожадные, как солдаты. А мы – люди миролюбивые, сражаться мы не умеем. Многие из нас мрут, и мы, наверное, не доживем до окончательного конца, но мы сейчас правим народом и обязаны думать не только о себе, но и о наших детях… Бошку, – сказал он. – Подай, пожалуйста, чаю уважаемому Хлебопеку. По-моему, заснул Хлебопек.
Хлебопека разбудили, сунули ему в пятнистую руку горячую чашку, он обжегся, зашипел, и принц-герцог продолжал:
– Наш друг Мак предлагает выход. Он пришел к нам со стороны солдат. Солдат он ненавидит и говорит, что пощады ждать от них нельзя, все они там одурачены тиранами и горят желанием нас уничтожить. Мак хотел сначала вооружить нас и повести в бой, но убедился, что мы слабые и воевать не можем. И тогда он решил добраться до обитателей пустыни – он в них тоже верит – договориться с ними и повести их на солдат. Что требуется от нас? Благословить эту затею, пропустить обитателей пустыни через наши земли и обеспечить их продовольствием, пока будет идти война. И еще наш друг Мак предложил: дайте ему разрешение собрать всех наших разведчиков, которые захотят, он обучит их воевать и поведет на север, чтобы поднять там восстание. Вот, коротко, как обстоят дела. Нам сейчас нужно решить, и я прошу высказываться.
Гай покосился на Максима. Друг Мак сидел, поджав под себя ногу, огромный, коричневый, неподвижный, как скала, даже не как скала, а как гигантский аккумулятор, готовый разрядиться в одно мгновение. Он смотрел в дальний угол, на Колдуна, но взгляд Гая почувствовал немедленно и повернул к нему голову. И вдруг Гай подумал, что друг Мак уж не тот, что прежде. Он вспомнил, что давно уж не улыбался Мак своей знаменитой ослепительно-идиотской улыбкой, что давно он не пел своих горских песен, и что глаза у него стали теперь без прежней ласковости и доброго ехидства, твердые стали глаза, остекленели как-то, словно и не Максим это, а господин ротмистр Чачу. И еще вспомнил Гай, что давно уже перестал друг Мак метаться во все углы, как веселый любопытный пес, стал сдержан, и появилась в нем какая-то суровость, целенаправленность какая-то, взрослая деловая сосредоточенность, словно целился он самим собой в какую-то одному ему видимую мишень… Очень, очень изменился друг Мак с тех пор, как всадили в него полную обойму из тяжелого армейского пистолета. Раньше он жалел всех и каждого, а теперь не жалеет никого. Что ж, может быть так и надо… Но страшное он все-таки дело задумал, резня будет, большая резня будет…
– Что-то я не понял, – подал голос плешивый уродец, судя по одежде – нездешний. – Что же это он хочет? Чтобы варвары сюда к нам пришли? Так они же нас всех перебьют. Что я – варваров не знаю? Всех перебьют, ни одного человека не оставят.
– Они придут сюда с миром, – сказал Мак, – или не придут вовсе.
– Пусть уж лучше вовсе не приходят, – сказал плешивый. – С варварами лучше не связываться. Тогда уж лучше прямо к солдатам выйти под пулеметы. Все как-то от своей руки погибнешь, у меня отец солдатом был.
– Это, конечно, верно, – проговорил Бошку задумчиво. – Но ведь с другой-то стороны варвары могут и солдат прогнать, и нас не тронуть. Вот тогда и станет хорошо.
– Почему это они вдруг нас не тронут? – возразил бельмастый. – Все нас спокон веков трогали, а эти вдруг не тронут?
– Так ведь он с ними договорится, – пояснил Бошку. – Не трогайте, мол, лесовиков, и все тут…
– Кто? Кто договорится? – спросил Хлебопек, вертя головой.
– Да вот Мак. Мак и договорится…
– Ах, Мак… Ну, если Мак договорится, тогда, может быть, и не тронут.
– Чаю тебе дать? – спросил Бошку. – Засыпаешь ведь, Хлебопек.
– Да не хочу я твоего чаю.
– Ну выпей чайку, чашечку только, что это тебе – шею мыть?
Бельмастый вдруг поднялся.
– Пойду я, – сказал он. – Ничего из этого не выйдет. И Мака они убьют, и нас тоже не пожалеют. Чего нас жалеть? Все равно лет через десять нам всем конец. У меня в общине уже два года дети не рождаются. Дожить бы до смерти спокойно, и ладно. А так сами решайте, как знаете. Мне все равно.
Он вышел, перекошенный, неуклюжий, споткнувшись о порог.
– Да, Мак, – покачивая головой, проговорил Пиявка. – Извини нас, но никому мы не верим. Как можно варварам верить? Они в пустыне живут, песок жуют, песком запивают. Они – страшные люди, из железной проволоки скручены, ни плакать не умеют, ни смеяться. Что мы для них? Мох под ногами. Ну, вот придут они, побьют солдат, сядут здесь, лес, конечно, выжгут… зачем им лес, они пустыню любят. И опять же нам конец. Нет, не верю. Не верю, Мак. Пустая твоя затея.
– Да, – сказал Хлебопек. – Не нужно это нам, Мак. Дай уж нам помереть спокойно, не трогай нас. Ты солдат ненавидишь, хочешь их сокрушить, а мы-то здесь причем? У нас ни к кому ненависти нет. Пожалей нас, Мак. Нас ведь никто никогда не жалел. И ты, хоть ты и добрый человек, но тоже нас не жалеешь… Не жалеешь ведь, а, Мак?
Гай снова посмотрел на Максима и смущенно отвел глаза. Максим покраснел, покраснел до слез, наклонил голову и закрыл лицо рукой.
– Неправда, – сказал он. – Я жалею вас. Но я не только вас жалею. Я…
– Не-ет, Мак, – настойчиво сказал Хлебопек. – Ты ТОЛЬКО нас пожалей. Мы ведь самые разнесчастные люди в мире, и ты это знаешь. Ты про свою ненависть забудь. Пожалей – и все…
– А что ему нас жалеть? – подал голос Орешник, до глаз замотанный грязными бинтами. – Он сам солдат. Когда это солдаты нас жалели? Не родился еще солдат, который бы нас пожалел…