Вот он стоит в грязной тюремной робе в каком-то мрачном помещении перед пыльным письменным столом, на нем старый телефонный аппарат, огромная пишущая машинка, папки, бумаги.
За столом сидит человек, чьи сапоги он хорошо запомнил. Это бородач. Он в серой форме с красными лычками. Он берет машинописные страницы и протягивает ему, Шабе.
— Твое признание.
Он хочет взять листы, но ему не дают.
— Незачем читать. Надо только подписать. И тогда все будет кончено.
Из полумрака за его спиной появляется палач.
— Сможешь спать. Сможешь есть…
Он молча смотрит на них.
— Пройдет нормальный суд. Останешься жив, — говорит бородач. Он поднимается, обходит стол, кладет перед ним бумаги и ручку. — Таково условие. Оно устраивает и тебя, и нас.
Он берет ручку.
— Меня — да, — говорит он, спокойно глядя на них, и качает головой. — А вот вас обоих… не думаю. — Он наклоняется, собираясь подписать, и добавляет: — Всю оставшуюся жизнь я буду думать только о вас… о ваших женах и детях. — Держа ручку на весу, вопросительно смотрит на мужчин. — По-прежнему хотите, чтобы я подписал?
В холодном спокойствии, твердом голосе и бесстрастном выражении его лица мучители ощущают что-то неестественное, нечеловеческое. Им кажется, будто они поменялись ролями: это он, жертва, пугает своих преследователей.
— Закончим, начальник, — сердито говорит палач.
Бородач смотрит на него:
— Ты сбился с пути. Мы тут ни при чем. Мы только выполняем наш долг.
Он замечает, как беспокойно переглянулись мужчины, и подписывает страницу за страницей. Закончив, кладет ручку и зло ухмыляется:
— Я запомнил вас двоих. Этого достаточно.
Граф Юрек Рудинский приехал на «универсале» на небольшую старую площадь и остановился возле своего дома.
Соня, светловолосая девятилетняя девочка, выбежала из подъезда и с радостью бросилась навстречу отцу, выходившему из машины. Он подхватил ее на руки, высоко поднял и расцеловал в щеки.
Опустив девочку, он взял с сиденья зачехленное ружье, но Соня тут же отняла его и, прижав к груди, чтобы удержать, прошла впереди отца в дом.
В гостиной на специальной подставке-пирамиде лежали еще четыре великолепных ружья. Это были единственные ценные вещи в очень скромной, но со вкусом обставленной комнате. Юрек взял из рук дочери ружье для стрельбы по тарелкам и поместил рядом с другими. Он ласково погладил девочку по голове и прошел вместе с ней в соседнюю комнату, где лежал в постели его сын Станислав, бледный, болезненного вида мальчик лет двенадцати.
Юрек обратился к нему по-французски и на «вы»:
— Как вы себя чувствуете, Станислав?
— Намного лучше, папа, — ответил мальчик тоже по-французски.
— Мама сказала, что у него еще держится температура, — заметила Соня. Девочка родилась в Риме и свободно говорила по-итальянски.
— А доктор был? — спросил Юрек сына.
— Да. Мне уже можно вставать. Завтра я хотел бы…
— Лучше было бы еще полежать.
— Как хотите, папа, — ответил Станислав, стараясь скрыть огорчение.
Юрек прошел вместе с Соней в столовую, где Ева, старшая дочь, шестнадцатилетняя, очень красивая девушка с волосами цвета платины и с чудной белой кожей, накрывала на стол. При появлении отца она приветливо улыбнулась.
— Ужин готов. Я сама приготовила, — произнесла она по-французски.
— Молодец. — Он сделал одобрительный жест и пошел навстречу жене Магдалене, которая в этот момент появилась из кухни с подносом в руках.
Полька, как и муж, лет сорока, она была хорошо сложена, нежное печальное лицо ее с тонкими чертами, без макияжа, обрамляли каштановые волосы, в которых проглядывала седина.
Юрек поцеловал жену в щеку и сел во главе стола, а Магдалена налила в тарелку бульон и сказала по-французски:
— Для Станислава.
Ева понесла тарелку брату. Магдалена разлила остальным и тоже села за стол. Когда девочка вернулась, все посмотрели на Юрека, он сделал легкий знак и принялся за еду, и только тогда последовали его примеру остальные.
Юрек заметил, что Магдалена посмотрела на часы.
— Не беспокойтесь, не опоздаете.
Она кивнула в ответ, а Юрек продолжал, обращаясь к жене, но не глядя на нее:
— У Станислава небольшая простуда. Что касается домашних дел, то Ева может прекрасно заменить вас. Не так ли, Ева?
— Конечно, папа. Я уже делала это дважды, и вы никогда не жаловались.
— Я тоже хочу уехать, — сказала Соня.
Юрек приласкал девочку:
— Поедешь. Тоже в Венецию. Но на каникулах. Ты забыла, что тебе надо в школу?
— И ты поедешь со мной?
— Обещаю, Соня.
— А мне так хотелось бы увидеть Варшаву, — призналась Ева, порозовев от волнения. — Как вы думаете, папа, когда это будет возможно?
Юрек помрачнел. Магдалена ответила за него:
— Когда изменится положение вещей. Когда в Польше будет другое правительство. Или же если твой отец изменит своим принципам… Тогда, может быть, увидишь Варшаву, Ева, но он… — Она покачала головой, не в силах продолжать.
Юрек промолчал, о чем-то задумавшись.
Желтый «мерседес», новенький и блестящий, проехал за ограду, где стояли битые автомобили. Джиджи, выглянув из машины, жестом дал знать, что все в порядке, и припарковал угнанную машину под навесом, потом вышел и обратился к Шабе:
— Двенадцать тысяч километров. Только что обкатана — лучше новой! Черт возьми, это же здорово. Посмотри на счетчик.
Шабе, одобрительно кивнув, рассеянно взглянул на машину, но ничего не ответил.
Бородатый великан, возившийся у большой сковороды, убавил газ и выглянул из-под навеса.
— Где нашли?
— На Римском Форуме. Голландские туристы, — со смехом ответил Джиджи.
— Давайте, ребята, провернем все это быстренько. — Бородач обратился к Шабе: — Переставим двигатель прямо в твою машину.
Он принялся проверять цепи и крюки подъемного крана, а Джиджи и другой парень открыли капот украденной машины.
— Миллион в чистом виде, — сказал бородач, явно довольный, но остановился, видя, что Шабе медленно качает головой. — В чем дело? Не устраивает?
— Слишком дорого для меня.
— Сукин сын! — взревел бородач. — Неужели ты думаешь, кто-нибудь согласится за меньшие деньги?