— Например? — тихонько спросил Парменио.
— Чаши и фиалы [73] с пятнами крови, драгоценности, снятые с убитых девушек, книги заклинаний, травы всякие. Уокин своей вины признать не пожелал. Однако Тремеле настоял на том, что он должен предстать за свои преступления перед судом, но только не в Иерусалиме: скандал вышел бы слишком громкий. А Великий магистр хотел сохранить все это дело sub rosa. [74] Он поговорил со мной и решил, что я должен доставить Уокина обратно в Англию, а там его будут судить на орденском подворье близ Вестминстера. Тогда, как я полагаю, он и написал письмо вам, магистр Байосис, с просьбой тщательно расследовать все, что имеет отношение к периоду жизни Уокина в Англии, а также призвал вас сюда.
— Да, да, так оно и было, — занервничал Байосис. — Я был весьма озабочен, когда меня вызвали. Владыка Тремеле просил разузнать в подробностях, откуда взялся этот Уокин. И как именно он попал в орден.
— И что же выяснилось? — заинтересовался де Пейн.
— Да почти что ничего, — пожал плечами Байосис. — Генри Уокин родился и вырос в имении Борли в Эссексе. Родители его умерли, когда он был еще совсем юн, имение вверили опекуну. Войдя в возраст, Уокин стал служить в войске Мандевиля. Позднее он передал свое имение в собственность нашего ордена, а сам просил о посвящении в рыцари Храма. Я посвятил его. Краткий срок послушничества он провел в Лондоне, а затем попросился в Святую землю.
— Что он за человек? — задал вопрос Парменио.
— Набожный, благочестивый, добрый рыцарь, скрытный. — Байосис снова пожал плечами. — Уж во всяком случае, не болтун и не сплетник.
— Таким же он был и здесь, в наших краях, — подтвердил Беррингтон. — Уокин ни с кем не откровенничал. Да он ведь обедал в нашей трапезной — ты, Майель, должно быть, видел его.
— Видел несколько раз. Такой незаметный человечек, — улыбнулся Майель. — Если только он сам не старался привлечь чье-нибудь внимание. Среднего роста, волосы, насколько я помню, светлые, а глаза голубые-голубые. Умел быть вежливым, благовоспитанным, да только я мало с ним беседовал. — Майель скривился. — Я знал, что он из Эссекса, участвовал какое-то время в гражданской войне, но так можно сказать почти о каждом английском рыцаре.
— А ты, де Пейн? — спросил Монбар. — Ты знал его?
Эдмунд отрицательно покачал головой.
— Нет, мой господин, совсем не знал. Короткий срок послушничества я служил в Иерусалиме и его окрестностях, а затем отправился в Шатель-Блан.
Монбар кивнул — это было ему известно. Он бросил Беррингтону:
— Рассказывай дальше!
— Уокин упрямо твердил, что ни в чем не виноват, но доказательства против него были просто убийственные. Владыка Тремеле решил, что я с двумя сержантами доставлю его в порт Триполи, а там мы сядем на корабль, идущий в Англию.
— А Эрикто? — полюбопытствовал Парменио. — Что с нею стало?
Монбар вытянул на столе руки.
— Ее искали по всему Святому городу. Она как сквозь землю провалилась, но ходят слухи, что она по-прежнему скрывается где-то в Иерусалиме.
Де Пейну вспомнилась зловещая фигура, которую он углядел, выезжая из Иерусалима, чтобы следовать в Хедад, но он решил не добавлять себе проблем, как, впрочем, старался поступать всегда.
— Так вот, выехали мы из города, — продолжил свой рассказ Беррингтон, — и направились долиной Иордана к побережью. Доехали мы до Колодца Иакова, [75] что к востоку от Наблуса. Я намеревался въехать в Самарию и заночевать близ гробницы святого Иоанна Крестителя. Уокин меж тем стал совсем другим. Он больше не прикидывался невинной овечкой и даже весьма прозрачно намекнул, что обвинения против него отнюдь не беспочвенны. Не могу сказать с уверенностью, хвастал он или говорил правду. Заявил, что взлелеял глубокую обиду на короля Стефана и надеется по прибытии в Англию смыть ее кровью самого короля.
— Что?! — Парменио резко отодвинулся от стола.
— Он так утверждал, — заявил Беррингтон. — Он де сильно обижен, и у него с королем Стефаном кровная вражда. Он хвастал, что орден ему не сможет помешать. Он якобы будет освобожден, оправдан по всем возводимым на него обвинениям, а потом ему и кому-то еще необходимо будет уладить некое дело.
— А почему? — спросил де Пейн. — Почему Уокин так переменился? Ведь ты говоришь, поначалу он решительно утверждал, будто ни в чем не виновен?
— Этого я не знаю, — Беррингтон в задумчивости пожевал губу. — Однако я размышлял над этим. Возможно, в Иерусалиме он еще полагал, что ему удастся отвертеться от обвинений. Но, скованный по рукам и ногам, конвоируемый на корабль и дальше в Англию, он не мог не понимать, что голословные отрицания не слишком ему помогут. И он стал держаться уверенно, казался самонадеянным и даже весьма высокомерным. Он никого не называл, но понятно, что в городе у него наверняка были сообщники. И все же рыцарь Храма и два сержанта… — Беррингтон развел руками. — Никакие злодеи не посмели бы встать на нашем пути. Более того, мы проезжали мимо наших дозорных крепостей, было к кому обратиться за помощью.
— Вы подверглись нападению? — спросил Майель.
— Поздно ночью, — взволнованно заговорил Беррингтон, — в оазисе, прямо рядом с Колодцем Иакова. Я поставил часового. Удостоверился, что Уокин по-прежнему скован цепями. Бог знает, как это мы ничего не услышали, только под утро на нас напали человек двадцать, наверное. Они тихонько проползли в лагерь. Не поручусь, что кто-то из сержантов не был подкуплен. Последовала рукопашная схватка, беспощадная, кровопролитная. Я не сдавался, но нападавшие были хорошо вооружены: луки, копья, дротики, булавы. Сержанты, были они верны или нет, оба погибли. Я пытался добраться до Уокина. Понимал, что нападение было затеяно, чтобы освободить его. Я казнил бы его прямо там, но когда я оказался в том месте, где его положили спать, Уокина уже не было. Тогда я спрятался, а нападавшие ушли. Я страдал от ран и ушибов. Когда взошло солнце, стало ясно, что и кони, и все наши припасы исчезли. Как пал сильный! [76] — прошептал он. — Всего несколько часов назад я был рыцарем Храма, вооруженным, одетым в броню, верхом на добром боевом коне. И вдруг разом стал никем, почти голым — в одной сорочке. Я не мог оставаться там. Выполнил свой долг перед погибшими, да и побрел по дороге. В тот же день, ближе к вечеру, на меня напали кочевники. Очень быстро они поняли, кто оказался в их власти. — Беррингтон передернул плечами. — Меня передавали из рук в руки. Я умолял их позволить мне написать в Иерусалим, нашему Великому магистру, чтобы им дали выкуп за меня, но они не позволили. Меня, наконец, привезли в Аскалон и заперли в сарае для рабов. Вот тогда я решил бежать. Спрятался в городе, соображая, что мне делать дальше. Мне не терпелось любой ценой добраться до Иерусалима. — Он снова передернул плечами. — А потом сбылось то, о чем уже шептались в городе. На Аскалон двинулся король Балдуин, и город оказался в осаде. — Он кивнул де Пейну. — У меня не было выхода, и я делал то же, что и вы, — скитался по трущобам, прятался, молился о том, чтобы пришло избавление.