Главный советник короля Симон де Санлис, граф Нортгемптон, был седовласым бородатым мужчиной с изборожденным морщинами лицом воина с грубоватыми чертами; глаза его за дни нынешней осады покраснели от дыма костров. Едва переступив порог, Нортгемптон зычным голосом потребовал вина. Поскольку вино принесли недостаточно быстро, он схватил с подноса в оконной нише высокую кружку и опорожнил ее одним духом. Желтые капли повисли на его усах, бороде и на воротнике отделанного золотом кафтана.
Королевскую свиту де Пейн уже видел раньше, у стен замка Гиффорд. Король, внимательно следя за передвижением противника на противоположном берегу, лично командовал стрельбой катапульт. Теперь же и он, и его спутники изнемогали от голода и жажды, им не терпелось приняться за еду. Приор произнес краткое благословение и удалился, притворив за собой дверь трапезной; пир начался. Блюда быстро сменяли друг друга: суп из перепелов, оленина с пряностями, молочный поросенок, запеченный с фруктами и овощами, говядина, тушенная с имбирем и тимьяном. Несмотря на голод и усталость, Стефан не забывал об учтивости, улыбался де Пейну и его спутникам, особое же внимание уделял Изабелле. По такому торжественному случаю она нарядилась в роскошное синее платье с высоким воротником и парчовым лифом; ее длинные пшеничные волосы были заплетены в косы, перевязаны зелеными лентами и украшены серебряной диадемой. Мюрдак и Нортгемптон были столь же учтивы, как и король, а вот Евстахий был зол и вспыльчив, как дикий кабан во время гона. Судя по всему, он накануне поссорился с отцом и его советниками и за столом продолжал спорить с ними. На выручку Уоллингфорду двигался Генрих Плантагенет с большим войском. Король, не уверенный, что сможет противостоять такой силе, решил снять осаду крепости и искать мира с соперником — это решение Евстахий и оспаривал столь яростно. Нортгемптон и Мюрдак пытались прервать поток его горячих упреков, заявляя, что у короля нет другого выхода, потому что его сподвижники-бароны устали от войны и хотят увести свои войска. Более того, Генрих может сейчас оказаться уступчивым в переговорах. Евстахий не желал ни с чем соглашаться, он грозил, что уведет от Уоллингфорда свое войско и станет нападать на вражеские силы в Восточной Англии.
С этим король был склонен согласиться, он поинтересовался мнением де Пейна и остальных присутствующих. Тамплиерам не хотелось ввязываться в эту дискуссию. Стефан, беспрестанно моргая, обратился к Беррингтону, де Пейну и Майелю: если Евстахий и вправду уведет своих воинов, согласятся ли рыцари хотя бы сопровождать его в восточные графства? Мюрдак и Нортгемптон уже согласились. Де Пейн смутился и не знал, что отвечать. Он взглянул было на Байосиса, чтобы узнать его мнение, но английский магистр ордена хранил молчание; его что-то беспокоило — казалось, он весь сосредоточен на какой-то тайной боли. Беррингтон осторожно заметил, что Орден рыцарей Храма неизменно соблюдал нейтралитет на протяжении всей гражданской войны. Евстахий заорал, что нейтралитета не бывает, а Стефан со всем красноречием и при поддержке Мюрдака стал убеждать: единственное, чего он желает, — это чтобы рыцари Храма служили его сыну в качестве посредников и давали здравые советы в вопросах стратегии.
Евстахию не терпелось услышать ответ тамплиеров. Он весь день спорил и ссорился с отцом, и вот теперь он понимал: если рыцари Храма согласятся на это предложение, отец даст ему свое благословение. Наконец Беррингтон уступил, и лишь когда дело было улажено, король перешел к вопросам, касающимся миссии тамплиеров в Англии. Он напомнил Байосису о многочисленных пожалованиях земельных владений ордену и в Лондоне, и в прилегающих графствах, и недоумевал: отчего же кто-то из рыцарей Храма желает причинить ему зло? Байосис, с побелевшим лицом, схватился за живот и молча указал на де Пейна и Беррингтона, прося их все объяснить. Де Пейн кивнул товарищу, поскольку сам все еще находил французский язык норманнов в Англии отличным от того, на каком говорили в Палестине. Этот был более точным и резким, не смягченным оборотами лингва-франка, распространенного на берегах Срединного моря. Парменио раньше говорил им, что это явление отражает изолированность английского двора; в ходе рассказа Парменио обнаружил также свое знакомство с разговорным саксонским — широко распространенным в Англии наречием простонародья — и развлекал товарищей, копируя этот язык. Сейчас же генуэзец сидел с каменным лицом, пока Беррингтон говорил о происшедших событиях. После рассказа в трапезной воцарилась полнейшая тишина. Даже Евстахий ненадолго оторвался от вина, которое оставило поблескивающий след на его нижней губе. Он заявил, что, по общему мнению, храмовники не уступают в свирепости ассасинам, и если по королевству блуждает отступник, жаждущий крови короля, это куда опаснее любых вражеских стрел. Нортгемптон сразу поддержал принца, отметив, что в этом окутанном туманами королевстве покушения стали самым обычным делом. Парменио уже говорил своим спутникам, что три потомка великого Завоевателя, в их числе и король, умерли при загадочных обстоятельствах в Нью-Форесте, [84] а нынешняя гражданская война разразилась вследствие того, что единственный брат Матильды, принц Вильям, утонул в Узком море при покрытом тайной крушении своего «Белого корабля». Если верить генуэзцу, многие утверждали, что смерть принца, как и ряд других смертей, была делом рук Князя тьмы. Евстахий напоминал об этом собравшимся, без конца прерывая рассказ своими замечаниями. Когда Беррингтон умолк, король принялся постукивать пальцами по своему кубку.
— Мой отец, — тихо промолвил он, — участвовал в Первом крестовом походе. Он покинул крестоносцев под Антиохией и возвратился домой. Я думаю, это могло навлечь какое-то проклятие…
— Ничего подобного, ваше величество, — перебил его архиепископ. — Отец ваш искупил свою вину. Он пал, как настоящий воин Христов, в битве при Рамле. [85] Вот кто проклят, так это Мандевиль.
Де Пейн бросил взгляд на Майеля, однако тот лишь улыбнулся и подмигнул ему.
— Мандевиль, — повторил Мюрдак, — самозваный граф Эссекс, клятвопреступник, богохульник, колдун…
— Это сказки для детей, — вмешался Майель.
— А черные жертвоприношения! — не сдавался Мюрдак. — Ты, Майель, должен знать об этом, поскольку сражался на стороне Мандевиля.
— Как сражался недолгое время и я, — вставил Беррингтон, — да и многие рыцари, которые сейчас находятся в лагере у замка Гиффорд. Ведь правда, Ваше величество?
Стефан кивком подтвердил справедливость его слов.