— Это в церкви Святого Власия на Вересковой пустоши, — негромко сказал Гастанг.
Поскольку кладбищенские ворота обвалились и загородили путь, люди коронера перелезли прямо через полуразрушенную стену. У дверного косяка горел факел, вставленный в самодельную скобу, и освещал вход в центральный неф. Купель для крещения исчезла, как и плиты, некогда покрывавшие пол, как и все изделия из дерева — алтарная преграда, дверцы ниш и даже аналой. Несколько приставов уже ожидали в алтаре. Они кое-как смастерили факелы и вставили их в трещины и углубления стен; от колеблющегося света по церкви заметались тени, словно то был вход в царство призраков. На месте алтаря развели костер. Завидев приближающегося коронера, все встали.
— Никто ничего не трогал? — грозно рявкнул Гастанг, быстро шагая по проходу.
— Нет, сэр! — ответил ему один из помощников.
Гастанг кивнул и провел де Пейна в маленькую ризницу. Там лежал труп, накрытый куском грубого полотна. Небольшие фонари горели в головах и в ногах трупа. Гастанг опустился на колени и откинул ткань, открывая взорам тело молодой женщины — должно быть, четырнадцати или пятнадцати лет от роду; грязное обнаженное тело было удивительно бледным, с ног до головы его покрывали пятна засохшей крови. Длинные черные волосы, к счастью, скрывали лицо, наверняка искаженное смертной мукой, но в остальном все ужасные детали были видны: горло перерезано, грудная клетка вскрыта и сердце вырвано из груди. Де Пейна замутило и он отвернулся, увидев и так вполне достаточно. Дрожащими губами он зашептал молитву, охраняющую от ужаса, который внушают проданные дьяволу души.
— Ее схватили, — произнес стоявший рядом Гастанг, — где-то на улице. Несчастное падшее создание. Уже не первая, Эдмунд, из тех, кого похитили и исполосовали ножом. Тело нашел один коробейник и тут же поспешил с докладом ко мне. Это не какая-то закоренелая шлюха, на которую напали ради забавы, к тому же, как я уже сказал, она далеко не первая жертва. Это дело рук ведьм и чернокнижников: изуродованный труп, распростертый в заброшенной церкви.
— Ты уверен, что это какой-то черный ритуал, а может и работа Уокина?
— Подозреваю, что так. — Коронер топнул ногой. — С этими кровавыми делами пора покончить, Эдмунд. Нам необходимо навести порядок, королю нужны мир и покой в стране. А с хаосом, с беспорядком, который приносит война и который дает простор таким исчадиям ада, пора покончить. — Он вгляделся в лицо де Пейна. — Странные у тебя спутники, рыцарь. К чему бы это всё, а? Подумай, поразмысли и доверься мне.
Де Пейн поднял руку к шее, нащупал кожаную ладанку, хранившую шифр ассасинов. Рыцарь внимательно посмотрел на Гастанга, на его изборожденное морщинами лицо, заглянул в честные умные глаза. Ему хотелось полностью довериться этому человеку. Это было необходимо. Он развязал шнурок, снял ладанку, вытряхнул из нее клочок пергамента и протянул его Гастангу.
— Это шифровка.
Коронер изучал записку, выйдя из ризницы в основное помещение церкви, а де Пейн стоял и вглядывался в центральный неф: жутковатое, дьявольское место, где мерцал неверный свет. Неужто это и есть символ его Церкви, его веры, его ордена? В который раз ему вспомнился тот день в Триполи, когда он повернул коня и вступил в схватку с ассасинами. В тот самый момент он оказался в причудливом и хитроумном лабиринте интриг и страшных преступлений. Здесь все представлялось ненастоящим. В каких только зловещих замыслах он не подозревал Тремеле! А Великий магистр оказался просто высокомерным глупцом, который интриговал и вмешивался в то, что было для него непосильным. Вновь нахлынули воспоминания: Майель посылает стрелу за стрелой; к Эдмунду подкрадывается с ножом Парменио; Изабелла говорит с ним своим милым голоском; Беррингтон, строгий начальник, похоже, упивается своей властью; Низам грустно глядит на потомка де Пейнов; хмурит брови Монбар; Байосис держится обеими руками за живот в самом начале обеда; широко распахнуты окна в покоях принца; Парменио занят загадочными делами; коронер задает вопросы…
— Буквы и цифры. — Гастанг подошел к нему сзади. — Буквы и цифры. — Он крепко взял Эдмунда за плечо. — Я здесь ничего не разберу, как и ты, Эдмунд. — Коронер подмигнул ему. — Но я знаю некоторых писарей из королевского суда — немолодых, правда, но не утративших остроту ума. Они все свое время проводят за разгадкой таких вот загадок. Ты мне доверяешь?
Де Пейн молча кивнул.
— Вот и хорошо, — сказал Гастанг. — Тогда забудем пока об этом. — Он посмотрел на труп. — Я прослежу за тем, чтобы бедняжку отпели и похоронили, как полагается. А ты, Эдмунд, присмотрись получше к своим спутникам, в особенности к Парменио. А об этом, — он помахал пергаментом, зажатым в пальцах — я позабочусь. Теперь же я хочу, чтобы ты познакомился еще с одной особой, на сегодня это будет последнее знакомство. Эй, ведите его сюда! — крикнул коронер.
Из тёмного утла справа от двери часовни неуверенной походкой вышел человек; по обе стороны от него на некотором расстоянии шли два пристава с обнаженными мечами и кинжалами. Одет человек был во все черное, как бенедиктинский монах, лицо же закрывал белый платок с прорезанными отверстиями для глаз, рта и носа. Шёл он с трудом, опираясь на посох, но де Пейн угадал в нем силу, выносливость и твердость духа. Человек приближался, постукивая посохом по полу, и этот звук казался зловещим, едва ли не угрожающим.
— Вот как, тамплиер здесь, в Лондоне! — Голос оказался на удивление звонким, а манера речи выдавала человека благовоспитанного. — Вижу, ты удивлен, тамплиер. Когда-то я был рыцарем Ордена святого Лазаря, [116] знаешь такой?
— Беззаветные бойцы, — ответил де Пейн. — Рыцари, заболевшие проказой. Некоторых удавалось вылечить, другим становилось все хуже. В битве терять им было нечего, а приобрести они могли многое.
— Именно так и было со мной, — сказал незнакомец. — Когда-то давно, тамплиер, я был красавцем и страстно любил женщин. Я сражался там, в жаркой пустыне, где камни лопаются под палящим солнцем. Точно князь, я разъезжал по всему Иерусалиму. В гордыне своей я нарушил принесённые обеты и спал с женщиной, которая была проклята. Впрочем, это касается лишь меня одного, это песня моей души. Достаточно сказать, что сюда я возвратился излеченным. — Он издал смешок. — Слишком поздно! Лицо моё всякого приводит в ужас. И до сих пор я отверженный среди людей.
— Кто ты?
— Так почтенный Гастанг тебе не сказал? — Незнакомец усмехнулся. — Я — Ловец мертвых, Хранитель трупов, Прокаженный рыцарь. От заката и до рассвета, когда город погружен в сон, я плыву по реке на своей барке. Ищу мёртвые тела на мелководье, в зарослях камыша, на илистых отмелях, обнажающихся при отливе. Мне ведома река — непостоянная и жестокая любовница. Я отыскиваю места, куда она выбрасывает покойников, бледных, холодных, окутанных водорослями. Я собираю их по поручению совета города и отвожу в свою обитель, маленькую часовню Святого Лазаря — это ниже по течению, близ большого моста. Обмываю тела, очищаю и умащиваю. Вывешиваю объявления. За самоубийцу — два пенса. За жертву несчастного случая — три пенса. Пять — за убиенного или незаконно лишенного жизни.