Она так и лежала, уставившись прямо перед собой. Имогена предложила ей вина. Элеонора отказалась, после чего Имогена ушла. Писец Симеон, молча сидевший в углу, потихоньку вылез из шатра и привел Гуго, чтобы тот побыл с сестрой. Гуго стал уговаривать ее выпить вина, которое налила Имогена. Элеонора поддалась его уговорам и почувствовала, как по телу разливается тепло. Она глубоко вздохнула, села в кровати, а потом попыталась встать. Однако Гуго посоветовал ей оставаться в постели.
— Ничего, ничего, все в порядке, — пробормотала Элеонора. Обхватив голову руками, она уставилась на свои потрепанные сапоги из бычьей кожи с присохшей корочкой желтой грязи.
— Нет, с тобой что-то не так, — настаивал Гуго.
— Да, действительно не так, — натужно улыбнулась Элеонора и махнула рукой на полог шатра. — Брат мой, все дело в этих убийствах, крови, мщении, агонии, боли. Неужели это и есть Божий промысел? Неужели мы пришли сюда для того, чтобы Боэмунд завоевал себе землю для нового княжества? Ты же слышал, наверное, что говорят люди: Боэмунд хочет забрать Антиохию себе.
— В этом действительно есть необходимость, — решительно и жестко ответил Гуго. — Сестра, то, что мы делаем сейчас, и вправду отвратительно. Я знаю это. Я уже говорил об этом с Готфридом. И мы дали великую клятву: если Господь Бог отдаст в наши руки Иерусалим и если нам суждено дожить до этого дня, чтобы взглянуть на Святой Лик, то мы учредим святой орден бедных рыцарей, которые примут монашеский обет и посвятят свои жизни защите Божьих людей.
Элеонора с трудом скрыла улыбку. Огонь в душе Гуго разгорался: он уже не разговаривал с сестрой, нет — он проповедовал цели своего собственного Крестового похода.
— То, что ты видишь здесь, сестра, это и есть истина, — продолжал Гуго. — В этой так называемой «Армии Господа» действительно есть люди высокой мечты, но в ней также очень много людей, которые руководствуются самыми низменными страстями. — Он остановился, чтобы перевести дыхание. — Ия имею в виду не только таких, как Жан Волк, Бабуин и Горгулья, но и наших предводителей. Однако здесь, перед градом Антиохия, Господь очистит их всех. — И, все еще поглощенный собственной мечтой, Гуго похлопал сестру по руке и вышел из шатра.
Элеонора тихо рассмеялась ему вслед.
— Уже взрослый, а еще совсем как ребенок, — пробормотала она. — Впрочем, яблоко от яблони…
— Извините, госпожа сестра, это вы о ком? — спросил ее Симеон, с трудом поднимаясь на затекших ногах.
— Да о Гуго, — бросила через плечо Элеонора. — Сколько себя помню, он всегда был проповедником, а я — его паствой.
Подойдя к выходу, она плотнее закуталась в накидку. Подняв полог, Элеонора чуть было не столкнулась с Теодором, который весело усмехнулся и отступил назад.
— Я слышал, у тебя недомогание, — улыбнулся он и протянул ей руку. — Хочешь, поговорим?
Элеонора согласилась, и они погрузились в лихорадочную атмосферу бурлящего лагеря. Под серо-стальным небом возводились шатры и хижины. Главный проезд загородили повозками, чтобы блокировать возможную атаку неприятельской конницы. Пылали костры, на которых булькали чаны с варевом. Вокруг них толпились люди в уже ставших привычными одеждах коричнево-серого цвета. Какой-то кузнец пытался раздуть пламя в горне. Группа наемников-саксонцев острила свои мечи о точильный камень. Рыцарь в ржавой кольчуге вел под уздцы тощую лошадь, старательно обходя веревки, шесты и кучи мусора. Клубился дым и поднимался ввысь. Холодный ветер разносил всяческие запахи: вонь, шедшую из нужников и от коновязи, запахи пота, кожи, горящего дерева и жарящегося мяса. «Отряд нищих» собрался возле повозки, с нетерпением ожидая распределения награбленного добра.
Элеонора и Теодор молча подошли к краю лагеря, где на шестах развевались штандарты и вымпелы. Элеонора уставилась на невысокий гребень земли, который образовывал нечто вроде дамбы перед рекой Оронт. На ближнем берегу лежала куча обезглавленных трупов; из их шей до сих пор сочилась кровь. На гребне растянулась длинная вереница шестов, и на каждом из них высилась голова турка. Шесты расставили так, чтобы их было хорошо видно защитникам города. Элеонора невольно вздрогнула. Теодор обнял ее за плечи. Она не противилась.
— Это только начало, — прошептал он. — После перенесенного голода мы насытились душистым хлебом, инжиром, фруктами и вином. Людям показалось, что это и есть земля обетованная, изобилующая медом и молоком. Но вскоре, Элеонора, нас ожидают новые ужасы. Мы опустошили окрестности дочиста. До Константинополя добираться целую вечность. Мы купались в прудах, нежились в захваченных домах. Но что теперь?
— Такова воля Божья! — прошептала она. Элеонора освободилась от его руки, повернулась к Теодору и посмотрела на него в упор. — Теодор, неужели ты этому веришь? Веришь, что так хочет Бог? Что ему нужны эти болезни, эта жестокость, эти сражения, эта кровь, эти отрубленные головы, эти катапульты? Вспомни о несчастном Адельбаро и его спутнице, которые пошли поразвлечься в лес. Неужели так было Богу угодно?
— Не знаю. — Обычно веселые и добродушные глаза грека были теперь темными и непроницаемыми. — Элеонора, я верю в истины нашей религии, верю в то, что Господь Иисус Христос — воплощение Бога, но я верю также, что настоящая религия — это личное дело каждой души и каждого разума. — Теодор постучал себя по голове. — И больше ничего. Именно здесь, в наших головах и наших душах, находятся и Иерусалим, и Гроб Господень, и Голгофа. Здесь же находится и Священный Лик. И если мы не можем поклоняться ему в наших собственных святилищах, тогда зачем искать его в каком-то другом месте? — Теодор пожал плечами. — Это то, что я недавно понял.
Элеонора вспомнила его слова, когда осада ужесточилась и «Армия Господа» металась, словно стая голодных волков, перед стенами Антиохии. Ноябрь принес частые дожди и гололед. Земля под ногами превратилась в болотистое месиво. По лагерю начал расползаться подспудный страх. Граф Раймунд оказался прав: город надо было атаковать немедленно. Теперь же все изменилось. Яги-Сиан, лопоухий седой правитель Антиохии, учуял слабость осаждающих и послал вестников в Алеппо и Дамаск с мольбой о помощи. Кроме того, его конница совершала дерзкие и жестокие набеги через различные ворота, нанося немалый урон «Армии Господа». Турецкие лучники в сверкающих нагрудниках и цветастых халатах передвигались на низкорослых лошадках. Они держали наготове луки и стрелы, чтобы в любой момент обрушить смертельный град на лагерь противника. А ночью страдания и лишения не прекращались. Турецкие катапульты обстреливали шатры и хижины горящими метательными снарядами. Мучения превратились в агонию. От проливных дождей разбухла река Оронт. Дождь со снегом немилосердно лупил по промокшим изорванным шатрам, и от сырости гнили тетивы луков, портилась пища и приходили в негодность ковры и ткани. Элеонора помогала своим, как могла. Она обходила лагерь, выпрашивая пищу, а потом готовила из этой еды весьма вкусную похлебку.
Теперь Элеонора стыдилась своего приступа страха. Особенно помогал ей сохранить самообладание Теодор. Вместо того чтобы беспрестанно говорить об осаде, он непринужденно болтал о том, как он возведет беленую усадьбу среди виноградников и садов, где будут расти груши, яблоки и миндаль, а на полях неподалеку будут колоситься пшеница и просо. Элеоноре нравились взгляды грека на жизнь, на такие простые, казалось бы, вещи, как умиротворенность и душевное спокойствие. После долгих раздумий Элеонора поклялась себе, что обязательно переживет этот кошмар и найдет свой собственный путь к спасению. Разве можно чего-то достичь через страдания и отчаяние? Но завтрашний день приносил новую надежду. И она вместе со всеми стойко переносила лишения, когда приходилось даже варить похлебку из кожаных ремней. Вместе с другими женщинами она добывала еду, разыскивая побеги и выкапывая коренья — все, что можно было сварить в кипящей воде.