— Первый и единственный, потому что уже почти рассветало, — сказал Батиат. — Я не устал, и, кроме того, меня почти невозможно заметить в темноте.
Конечно, все они устали и измучились, и воспоминаниям о жестоких мучениях предстояло остаться с ними на всю жизнь, где бы они ни оказались и чем бы ни занимались, — но они снова держали судьбу в собственных руках и не собирались выпускать, ни за какие блага в мире и ни по какой причине. Скорее каждый из них предпочел бы умереть.
Первый день на Капри прошел почти приятно. Остров обладал невероятными, удивительными красками: плотная, темная зелень сосновых лесов и миртовых и мастиковых кустов, ярко-желтый ракитник и серебристо-серая листва диких олив под бирюзовым небом ненадолго вызвали у Ромула чувство, что он попал в Элизиум, на поля блаженных. А ночью трепетные лучи луны танцевали на морских волнах, когда те, увенчанные барашками белой пены, перекатывались через гальку на берегу и толпились вокруг голых остроконечных камней, торчавших над поверхностью воды. Ветер нес соленый аромат моря во все уголки огромной виллы, заодно прихватывая с собой мириады запахов этой зачарованной земли. В детстве Ромул именно таким представлял себе остров нимфы Калипсо, — тот самый, на котором провел семь долгих лет Одиссей, почти забыв родную Итаку, голую и каменистую.
Здесь пахло зрелыми фигами, розмарином и мятой, а откуда-то издали доносились блеяние овец, голоса пастухов, слышался крик птиц, кружащих на закате в малиновом небе… Рыбачьи суденышки возвращались к родным причалам, как овцы в загон, ленивые спирали дыма поднимались над домиками, устроившихся вдоль безмятежного залива.
Амброзин сразу же принялся за сбор трав и минералов, иногда отправляясь на такие прогулки вместе с Ромулом, — хотя, разумеется, их тюремщики держались поблизости, не спуская глаз с пленников. Старый наставник рассказывал мальчику о достоинствах различных ягод и корешков, объяснял, как движутся звезды в небе. Он показал Ромулу ковши Большой и Малой Медведиц, и Полярную звезду.
— Это звезда моей родины, — сказал он. — Британия… это остров, большой, как вся Италия, покрытый зелеными лесами и полями, и там бродят невероятно большие отары овец и стада красных быков с огромными черными рогами. В дальних пределах этого острова, — продолжил Амброзин, — зимняя ночь тянется шесть месяцев, а летом солнце вообще не прячется за горизонт. Его свет заливает небо вплоть до полуночи… а там уж и время рассвета наступает.
— Остров величиной с целую Италию! — повторил Ромул. — Да разве такое возможно?
— Возможно, и он существует, — заверил его старый наставник, и тут же напомнил ученику о плавании морехода Агриколы, который полностью обошел упомянутый остров во времена императора Траяна.
— Но дальше… дальше, по ту сторону этих бесконечных ночей, что лежит там, Амброзии?
— Дальше лежат вешние земли, почти не выступающие над поверхностью моря. Это Тулий, или дальний предел, крайний север… его окружают ледяные стены в двести локтей высотой, и об эти стены день и ночь бьются морозные ветра, его охраняют морские змеи и гигантские монстры с когтями, подобными кинжалам. Из тех краев никто не возвращался живым, кроме одного греческого капитана из Марсилии, его звали Пифос. Он-то и описал гигантский водоворот, который час за часом поглощает воды Великого океана, а потом извергает их с ужасающим шумом, — вместе с обломками кораблей и скелетами моряков, — и разбрасывает их на многие мили вокруг, рассыпая по прибрежным отмелям.
Ромул слушал, разинув рот, и на какое-то время даже забыл о своих несчастьях.
Днем они бродили по просторным дворам виллы и по галереям, нависавшим над морем. Когда они находили подходящее местечко в тени какого-нибудь дерева, Амброзин давал мальчику очередной урок, и юный император всегда слушал с предельным вниманием. Однако дни шли, и место заточения казалось пленникам все более тесным, а небо словно бы удалялось от них и выглядело таким равнодушным… И все вокруг как будто начало пугающе меняться: полет чаек над волнами, вооруженные стражи, охраняющие бастионы, ящерицы, греющиеся в последних лучах осеннего солнца и мгновенно ныряющие в трещины в стенах при звуке приближающихся шагов…
Мальчиком начали овладевать приступы внезапной тоски и терзающей душу грусти, и он мог часами смотреть на море, не двигаясь с места. А в другие моменты он вдруг впадал в гнев и отчаяние и принимался швырять в стену камни — десятки, сотни камней… а варвары насмешливо наблюдали за ним, пока Ромул не падал от усталости, задыхаясь, обливаясь потом…
Старый наставник наблюдал за мальчиком с неизменной нежностью и состраданием, но никогда не позволял себе выразить хоть намек на жалость. Вместо этого он учинял Ромулу выговор, напоминая мальчику о гордости его предков, об аскетизме Катулла, о мудрости Сенеки, о героизме Марка, о несравненном величии Цезаря.
Однажды, увидев Ромула задыхающимся и измученным после такой вот глупой, бессмысленной забавы, униженным насмешками тюремщиков, Амброзин подошел к мальчику и положил руку ему на плечо.
— Нет, Цезарь, нет, — сказал он. — Побереги лучше силы для того момента, когда тебе придется взять в руки меч правосудия.
Ромул покачал головой.
— Зачем ты пытаешься обмануть меня? Такой день никогда не наступит. Разве ты не видишь вон тех варваров на галерее? Они такие же пленники острова, как и мы с тобой. Они состарятся в скуке, они потеряют силы — и тогда кого-нибудь пришлют им на смену… а я все так же буду сидеть здесь. Стражи будут меняться, но охранять они будут все того же меня. Я теперь вроде стены или дерева. И превращусь в старика, не узнав настоящей молодости.
Откуда-то сверху медленно приплыло птичье перышко. Ромул поймал его и крепко сжал в ладони. А потом разжал пальцы и посмотрел прямо в глаза своему наставнику.
— А может быть, ты сумеешь изготовить для меня крылья, как Дедал для Икара? И я улечу отсюда?
Амброзин опустил голову.
— Если бы я только мог это сделать, мой мальчик… Если бы я мог! Но, возможно, кое-что все-таки в моих силах кое-чему я могу научить тебя: не позволяй душе стать пленницей тела! — Он поднял взгляд к небу. — Посмотри, видишь вон ту чайку? Видишь ее? Позволь своему духу улететь с птицей, туда, ввысь. Сделай глубокий вздох… еще один, еще… — Амброзии положил ладони на виски мальчика, прикрыв ему глаза. — Лети, сын мой, закрой глаза и лети. Улети от этого жалкого места, далеко за стены этого старого дома, взвейся над утесами и лесами… Лети прямо к золотому диску солнца и окунись в его бесконечный свет… — Аврелий понизил голос, ощутив, как по щекам мальчика поползли слезы. — Лети, — мягко повторил он. — Никто не может взять в плен душу человеческую.
Дыхание Ромула, сначала быстрое и прерывистое, как у перепуганного щенка, стало постепенно медленным, глубоким, как во сне.
Но иной раз, когда ни один из проверенных приемов не помогал, когда не находилось больше слов, — Амброзин уходил в какой-нибудь угол просторного двора и принимался записывать свои воспоминания.