Александрос! Александрос! Александрос!
Царь перевел взор на правую оконечность строя педзетеров и увидел Пармениона. Его тело несло на себе следы множества прежних битв, ему уже было под семьдесят, но он стоял в доспехах, с мечом в руке, как любой из двадцатилетних воинов, что находились рядом с ним.
Александр подъехал к старому военачальнику и, спешившись, обнял его под крики солдат, поднявшиеся к самому небу.
Двое агриан, склонившись над грудой трупов, начали снимать с них ценные доспехи и бросать на тележку бронзовые шлемы, железные мечи, поножи.
Вдруг в уже поблекшем вечернем свете на запястье у какого-то мертвеца блеснул золотой браслет в виде змейки. Один агрианин, пока его товарищ отвернулся, подошел поближе, намереваясь в одиночку завладеть драгоценностью. Но когда он наклонился, чтобы снять с мертвой руки браслет, над нагромождением трупов вспышкой света сверкнул кинжал и перерезал ему горло от уха до уха.
Агрианин упал, не издав ни стона. Его товарищ, занятый погрузкой оружия и доспехов на тележку, так грохотал, что не услышал ни звука. Обернувшись, он увидел, что остался в сгущающихся сумерках один, и начал звать друга, решив, что тот спрятался среди тел ради глупой шутки.
— Эй, выходи! Кончай дурачиться и лучше помоги мне с этими вещами…
Он не успел закончить фразу: тот же клинок, что перерезал горло товарищу, вошел ему меж ключиц, вонзившись по самую рукоятку.
Агрианин рухнул на колени, схватившись руками за рукоять кинжала, но, не в силах вытащить его, упал ничком на землю.
Тогда Мемнон выбрался из кучи трупов, где прятался до этого момента, и встал, покачиваясь на неверных ногах. Он совсем ослаб, его мучила лихорадка, а из большой раны на левом бедре продолжала течь кровь.
Он снял с одного из агриан пояс и перетянул ногу у самого паха, чтобы остановить кровотечение, потом оторвал лоскут хитона и перевязал рану, после чего поковылял к деревьям, чтобы укрыться там до полной темноты.
Издали, из македонского лагеря, слышались радостные крики. В двух стадиях от себя Мемнон увидел отсветы пламени, пожиравшего персидский лагерь, уже совершенно опустошенный врагом.
Он срубил мечом сук и заковылял по полю. В темноте слышалось, как бродячие собаки собрались на пир — обгрызть окоченевшие тела солдат Великого Царя. Мемнон продвигался, скрежеща зубами от боли и преодолевая изнеможение. Чем дальше, тем тяжелее становилась больная нога, волочащаяся мертвым грузом.
Вдруг перед ним показался темный силуэт — заблудившаяся лошадь возвращалась в лагерь искать своего хозяина и теперь, застигнутая темнотой, не знала, что делать. Мемнон медленно приблизился к ней, успокаивая голосом, потом тихонько взял висевшие на шее поводья.
Он подошел еще ближе, превозмогая слабость, взобрался на круп и сжал ей бока пятками. Конь пошел шагом, и Мемнон, держась за гриву, направил его к Зелее, к своему дому. Много раз в течение ночи он чуть не падал, подавленный изнеможением и потерей крови, но мысль о Барсине и сыновьях поддерживала его, и он делал усилие, чтобы продолжать свой путь до последней искорки сил.
При первых проблесках рассвета, когда Мемнон чуть не рухнул на землю, из темноты леса вышла группа вооруженных людей. Он услышал, как чей-то голос окликнул его:
— Командир, это мы.
Это были четверо наемников из его личной охраны, самые преданные. Они разыскивали своего командира. Как только они приблизились, Мемнон узнал их лица и тут же лишился чувств.
Когда он снова открыл глаза, то увидел вокруг персидских всадников. Передовой дозор пришел сюда, чтобы разузнать, насколько продвинулся враг.
— Я Мемнон, — сказал Мемнон по-персидски, — я уцелел после битвы на Гранике вместе с моими доблестными друзьями. Отвезите нас домой.
Командир дозора соскочил на землю, подошел к нему и дал знак своим солдатам помочь. Раненого осторожно уложили в тени дерева и дали попить из фляжки. Его губы запеклись от лихорадки, тело и лицо были покрыты кровью, пылью и потом, волосы прилипли ко лбу.
— Он потерял много крови, — сказал старший из наемников.
— Как можно скорее достань повозку, — велел командир одному из своих солдат, — и позови египтянина-врача, если он все еще в доме благородного Арсита. И пошли кого-нибудь сообщить семье Мемнона, что мы нашли его и что он жив.
Всадник вскочил на коня и мгновенно скрылся.
— Что случилось? — спросил персидский командир у наемников. — До нас доходят крайне противоречивые известия.
Греки попросили воды, а когда напились, начали рассказывать:
— Они перешли реку еще затемно и тут же обрушились на нас конницей. Спифридату пришлось контратаковать ослабленным строем, потому что многие не успели подготовиться. Мы сражались до последнего, но нас одолели: в конце концов, мы оказались перед македонской фалангой, а вражеская конница зашла нам в тыл.
— Я потерял почти всех своих солдат, — признал Мемнон, опустив глаза. — Ветеранов, закаленных лишениями и опасностями, доблестных воинов. Я любил их. Те, кого вы видите, — почти все, что у меня осталось. Александр даже не оставил нам возможности договориться о сдаче в плен; очевидно, его люди получили приказ убивать всех. Это побоище должно было стать примером всем, кто посмеет противиться его планам.
— И каковы же, по-твоему, могут быть его планы? — осведомился персидский командир.
— Как говорит он сам, освободить греческие города в Азии, но я в это не верю. Его войско представляет собой грозную машину, и оно давно готовилось к более грандиозному предприятию.
— И какому же?
Мемнон покачал головой:
— Не знаю.
В его глазах стояла смертельная усталость, лицо, несмотря на страшную лихорадку, приобрело землистый цвет. Он дрожал и стучал зубами.
— Отдохни пока, — сказал перс, укрывая его плащом. — Скоро придет врач, и мы отвезем тебя домой.
Мемнон закрыл глаза и в крайнем изнеможении уснул, но сон его был неспокоен, его терзали боль и кошмары. Когда, наконец, прибыл египетский врач, грек бредил и выкрикивал бессмысленные слова, мучимый страшными видениями.
Врач велел уложить его на повозку, промыл ему рану уксусом и чистым вином, зашил и перевязал бедро чистыми бинтами. Еще он дал больному какого-то горького питья, облегчающего боль и приносящего укрепляющий сон. Тут персидский командир велел отправляться, и влекомая парой мулов повозка, скрипя и переваливаясь на ухабах, двинулась вперед.
Глубокой ночью они добрались до дворца в Зелее. Барсина, издалека завидев их на дороге, с плачем выбежала навстречу; сыновья же, помня, чему учил их отец, молчали, стоя у двери, пока солдаты на руках переносили Мемнона на его постель.
Весь дом был освещен, и в передней собрались три врача-грека, ожидая, когда будет можно позаботиться о раненом. Главный из них был и самым старшим по возрасту. Он приехал из Адрамиттиона, и его звали Аристон.