Он нашел укрытие под скалой и начал раздувать головню, пока не появился огонь, а потом подбросил веток и сучьев.
Леонид согрелся, и к нему понемногу вернулась жизнь. Александр залез в переметную суму, что висела на седле Букефала, достал оттуда хлеба, раскрошил его для своего беззубого учителя и сел рядом с ним у огня.
Леонид, чавкая, принялся есть.
— Так значит, сынок, это правда, что ты забрал доспехи Ахилла? И его щит таков, как описывает Гомер? А что Галикарнас? Говорят, что Мавзолей высотой с Парфенон, а храм Геры в Агре еще выше. Разве это возможно? А Галис?
Ты видел его, сынок. Не верится, что эта река в три раза шире нашего Галиакмона, но ты-то его видел и знаешь правду. А амазонки? Это правда, что близ Галиса находится гробница амазонки Пентесилеи? И потом, я все спрашивал себя, правда ли, что Киликийские ворота так узки, как рассказывают, и…
— Дидаскале, — остановил его Александр, — ты слишком много хочешь узнать сразу. Лучше задавай вопросы по одному, а я буду отвечать. Что касается доспехов Ахилла, все было более или менее так…
Александр поделился со стариком своим плащом и проговорил с ним всю ночь. На следующий день, живые и здоровые, они добрались до остальных, и Александр попросил Леонида остаться: ему не хотелось подвергать старика риску при путешествии по морю зимой. Лучше отплыть с наступлением лета.
К окончанию зимы новый мол был готов, а его верхнюю часть засыпали землей, разровняли и утрамбовали, чтобы облегчить проход двух новых штурмовых башен, которые Диад приготовил в удивительно короткий срок. На их площадках вровень с крепостными стенами была установлена батарея катапульт со скрученными пружинами, которые прямой наводкой метали тяжелые стальные стрелы, а сверху, на доминирующей позиции, стояли баллисты, навесом метавшие через стены камни и зажигательные шары, намоченные в смоле, масле и нефти.
Еще две платформы с таранными башнями, установленные на сдвоенных триерах, придвинулись к стене, чтобы пробить брешь. Корабли подошли к берегу и высадили несколько тысяч штурмовиков, которым надлежало захватить плацдарм перед одними из городских ворот.
Реакция защитников Тира была яростной, и на стене забегали солдаты, словно на верхушке муравейника, в который ребенок ткнул палкой. Они тоже установили на стене десятки катапульт и отвечали ударом на удар. Увидев, что штурмовики стараются поджечь ворота, защитники стали сыпать сверху раскаленный песок, который разогревали на бронзовых жаровнях.
Обжигающий песок проникал под одежду и под панцирь, и нападающие, обезумев от невыносимой боли, с криком бросались в море. Другие снимали панцири и становились мишенями для лучников. Третьих зацепляло крюками и гарпунами, которые метали со стен невиданные раньше машины, и тащило вверх, так что несчастные, вопя, оставались висеть в воздухе, пока не умирали. Их душераздирающие крики ранили царя, который не знал покоя ни днем, ни ночью и метался, как голодный лев у овчарни.
Но Александру не хотелось начинать решительный штурм, который закончился бы резней; он искал другое решение, не такое жестокое, чтобы сохранить свою репутацию и оставить жителям Тира путь для спасения. Царь восхищался их доблестью и небывалым упорством.
Он решил посоветоваться с Неархом, человеком, более других способным понять образ мыслей населенного моряками города.
— Послушай, — сказал ему адмирал, — мы здесь уже потеряли почти семь месяцев и понесли большие потери. Думаю, вам с войском следует отойти, а меня оставить держать блокаду. У меня сейчас в наличии сто боевых кораблей, и еще новые прибудут из Македонии. Никто не войдет и не выйдет, пока город не сдастся, и тогда я предложу им почетные условия мира. Тир — чудесный город. Его моряки плавали до Геркулесовых столбов и дальше. Говорят, что они бывали в местах, которых никто из людей не видел, и знают даже путь на Острова Блаженства за Океаном. Поразмысли, Александр: ведь этот город станет частью твоей державы, так не лучше ли тебе сохранить его? Стоит ли разрушать Тир?
Царь задумался над этими словами, но потом вспомнил известие, полученное несколькими днями ранее.
— Евмолп из Сол сообщил мне, что карфагеняне предложили Тиру помощь и что их флот может вот-вот прибыть. К тому же не надо забывать, что в Эгейском море все еще находятся персы, и, если я уйду, они могут нагрянуть в любой момент. Нет, Тир должен сдаться. Но дадим ему последнюю возможность спастись.
Царь решил отправить в город посольство и выбрал в него самых старых и самых мудрых своих советников. Прослышав о посольстве, к царю явился Леонид:
— Мальчик мой, позволь и мне пойти с ними. Ты не знаешь, но твой отец Филипп не раз доверял мне секретные и крайне деликатные миссии, и всегда я выполнял их, осмелюсь сказать, весьма искусно.
Александр покачал головой:
— И речи быть не может, дидаскале. Это дело очень рискованное, а я не хочу зря подвергать тебя опасности…
Леонид упер руки в боки.
— Зря? — воскликнул он. — Ты сам не знаешь, что говоришь: без старика Леонида это посольство не имеет шанса на успех. В твоем распоряжении самый опытный и ловкий переговорщик, и позволь сказать тебе: когда ты еще писал в постель, я по поручению твоего отца, да живет его имя вечно, возглавлял одно посольство к лютым варварам трибаллам и сумел смирить их без единого удара. Ты еще читаешь «Илиаду»?
— Конечно, читаю, дидаскале, — ответил царь. — Каждый вечер.
— И что? Кого послал Ахилл с посольством к ахейским вождям? Разве не своего старого учителя Феникса? А если ты новый Ахилл, то я, само собой, новый Феникс. Позволь мне пойти, и обещаю, что вразумлю этих проклятых упрямцев.
Леонид говорил так решительно, что Александр не смог отказать ему в этом моменте славы. Он отправил послов на корабле со знаком перемирия, чтобы договорились о сдаче города, а сам уединился в своем шатре на краю мола и стал тревожно ждать исхода их миссии. Но часы шли, а ничего не происходило.
К полудню вошел мрачный Птолемей.
— Ну? — спросил Александр. — Что они ответили?
Птолемей знаком предложил ему выйти и указал на самые высокие башни на городской стене: на этих башнях стояло пять крестов с пятью прибитыми окровавленными телами. Тело Леонида было легко отличить по лысой голове и тощим, как у скелета, конечностям.
— Их пытали, а потом распяли, — сказал Птолемей. Александр остолбенел. На небе сгустились черные тучи, и его взгляд потемнел еще сильнее, а левый глаз превратился в темную бездну.
Потом царь вдруг издал крик. Этот нечеловеческий вопль словно исходил из самого нутра. Безумное бешенство Филиппа и варварская свирепость Олимпиады одновременно взорвались в его душе, высвободив слепую опустошающую ярость. Однако Александр тут же взял себя в руки, и им овладело мрачное тревожное спокойствие, какое бывает на небе перед бурей.
Подозвав Гефестиона и Птолемея, он приказал: