— Могу я поинтересоваться, кого вы искали, сударыня, если, конечно, мой вопрос не покажется вам бестактным?
— Офицера, некоторым образом связанного с событиями, последовавшими за смертью профессора Арватиса… капитана Павлоса Караманлиса.
Золотас побледнел.
— Вы его знаете? — спросила Мирей.
— Да. К сожалению. Он опасный человек. Во времена диктатуры Караманлис являлся одним из главных исполнителей репрессий. В ночь штурма Политехнического он работал не смыкая глаз, и те, кто прошел через его руки, еще хранят на своем теле и в душе следы его деятельности, уверяю вас. Будьте осторожны. Внимательно следите затем, что он говорит, а сами говорите как можно меньше.
— Благодарю вас за предупреждение — вы замечательный человек, господин Золотас.
— Какая еще информация вам нужна?
— Кадастровая. Вы можете ее достать?
— Нет. Лично я — нет. Но я могу найти нужного человека. Что именно вы хотите узнать?
— Кому принадлежит типография на улице Дионисиу, 17. Платит ли кто-нибудь за аренду. Есть ли другой вход, помимо главного, закрытого вот уже семь лет, если не больше.
Золотас стал записывать в своем блокноте маленьким карандашиком. Закончив, он поднял глаза. Его нельзя было назвать красивым: выпуклые светлые глаза неопределенного цвета, орлиный нос, слегка обвислые щеки, но волосы всегда аккуратно причесаны — он напоминал Мирей один из эллинистических бюстов в Национальном музее, из тех, что изображают философов-стоиков или академиков поздней эпохи. Она начинала к нему привязываться.
— Что вы хотели выяснить у капитана Караманлиса?
— Показать ему портрет человека и спросить, знает ли он, кто это такой. Кроме того, у меня есть номер его автомобиля.
— На вашем месте я не стал бы сообщать ему этот номер.
— Почему? — произнесла Мирей с некоторой досадой: ведь она уже сказала полиции о наличии этих сведений у нее.
— Пусть Караманлис сам ищет этого человека, если он его действительно интересует. Почему вы должны ему помогать?
— Но он ведь и меня интересует.
— Вы доверяете мне, сударыня?
— Да.
— Так дайте этот номер мне. Я пойду в отдел учета автомобилей. Я свободнее говорю по-гречески, чем вы.
— Однако я делаю успехи, — сказала девушка.
— Да, верно, через месяц или два все будет идеально.
— Я столько раз приезжала сюда на каникулы и занималась в классическом лицее, а больше особенно ничего и не нужно, только усвоить ваше забавное произношение.
Золотас повел бровями.
— Забавное? Но ведь мы — греки.
— Тоже верно. — Мирей дала ему свой номер телефона в гостинице. — Вы можете найти меня здесь, если я вам понадоблюсь. Сегодня вечером я намерена пойти в полицию.
— Будьте осторожны, сударыня, прошу вас.
— Я буду осторожна. Господин Золотас, вы считаете, мне угрожает опасность?
— Нет, если вы все бросите, вернетесь во Францию и будете там дожидаться вашего жениха. Ведь если столь многие вещи долгие годы хранились в секрете, тому должна быть причина, и, вероятнее всего, причина серьезная. До свидания, сударыня.
— До свидания, господин Золотас.
Капитан Караманлис прибыл в управление около пяти часов вечера на следующий день и прошел прямо в свой кабинет, ни с кем не поздоровавшись. Он сел за стол, ключом открыл нижний ящик письменного стола, достал папку с фотографиями Элени, выбрал одну из них и положил на стол. Потом достал из портфеля снимок сестры и поместил его рядом. Он не обманулся: казалось, это два изображения одного и того же человека. А несколько штрихов, сделанных в лаборатории, создадут полную, или почти полную, иллюзию.
Он убрал негатив и стал читать почту. Через некоторое время ему позвонил дежурный.
— Капитан, к вам пришла та девушка. Черт возьми, капитан, она такая аппетитная…
Караманлис не был настроен на сальности.
— Можешь засунуть себе в задницу свои наблюдения. Немедленно проводи ее ко мне.
— Да, капитан. Слушаюсь.
Караманлис сделал все возможное, стараясь казаться открытым, честным и сердечным человеком и прежде всего пытаясь не выглядеть следователем.
— Вы принесли нам портрет человека, — сказал он, — чтобы спросить, не знаем ли мы о нем чего-нибудь.
— Да, это так.
— Я могу его увидеть?
Мирей вынула из сумки сделанный ею рисунок и протянула его Караманлису. Капитану с трудом удалось скрыть свое изумление.
— Это вы нарисовали, сударыня?
— Да.
— Он идеален. Я хорошо это знаю, поскольку много раз встречался с этим человеком. Что именно вы хотите узнать?
— Я ищу информацию об археологе, умершем десять лет назад здесь, в Афинах, о неком Периклисе Арватисе. Он оставил после себя исследование огромного значения, к сожалению, неоконченное, и найти его бумаги для меня очень важно. Из тех сведений, что мне удалось получить, следует — он контактировал со служащим Департамента античных ценностей, неким Аристотелисом Малидисом и еще с одним человеком… — Она указала пальцем на портрет, лежащий на столе. — Вот с ним.
Караманлис продолжал пристально смотреть на изображение и вопреки желанию ощущал, как его пронзает этот взгляд, словно за ним следит око божества.
— Кто-то рекомендовал вам обратиться лично ко мне, верно? — спросил он.
— Да, это так.
— Могу я узнать кто?
— Врач, доктор Псаррос из больницы Кифиссии.
— Псаррос… Да, вспоминаю, теперь вспоминаю. Он позвонил мне в ночь смерти Периклиса Арватиса или, быть может, на следующую, сообщив о странных обстоятельствах, при которых привезли пациента — практически в агонии. Я наводил справки о Малидисе: он часто служил у профессора прорабом во время археологических раскопок.
— Каких раскопок?
— Не знаю. Департамент античных ценностей выдал мне список текущих раскопок, уточнив, однако, что для получения более полного перечня нужно обращаться в конкретные отделы. Я так ничего и не выяснил.
— А я выяснила. Прежде чем прийти сюда, я побывала в Национальной библиотеке и просмотрела там кое-какие археологические данные. 16 ноября 1973 года Периклис Арватис занимался раскопками адитона оракула мертвых в Эфире. Результаты опубликовал его преемник, профессор Макарис.
Караманлис ощутил себя застигнутым врасплох: девушка с такой почти кукольной внешностью на поверку оказалась столь расторопной, быть может, даже слишком. Эфира… Так вот откуда взялся золотой сосуд… Что еще явилось в Афины в ту ночь с этих археологических раскопок? Возможно, туда сосуд и вернулся. Не поэтому ли Шарье и Шилдс отправились в Эфиру, бросив вызов смерти?