— Капитан Караманлис, — сообщил офицер, как только получил подтверждение, — к нам поступили рапорты об обеих машинах: «пежо» и синем «ровере».
Караманлис сел на постели и отпил глоток воды из стакана, стоявшего на ночном столике.
— Молодцы. Где и когда их обнаружили?
— «Пежо» без малого в два часа ночи видели на подъезде к Трикале, а «ровер» заметили в Рендине, в Халкидиках. Обе машины направляются на восток. Со времени последнего обнаружения «пежо» продвинулся вперед: их там двое, и они сменяют друг друга, едут не останавливаясь.
— Отлично. А теперь постарайся найти для нас быстрый способ добраться до Фракии. Обещаю тебе прибавку к жалованью за заслуги, если тебе это удастся.
— До Фракии, капитан? Какое место во Фракии?
— Любое, по возможности поближе к турецкой границе. Попробуй также узнать, куда они направляются — в Кесан или Эдирне… Тут трудно угадать.
Караманлис оделся, разбудил Влассоса и притащил его в вестибюль гостиницы, где сонный бармен включал кофеварку.
— В Рендине? Француз уже в Рендине? — переспросил Влассос. — Но так мы его никогда не поймаем, шеф, если не поставим блокпосты на границе.
— Нет. Мы не можем его останавливать. Мы должны следовать за ним… Кроме того, последнее слово еще не сказано. Давай поедим чего-нибудь.
Они выпили кофе. Караманлис с аппетитом обмакивал в него печенье. Охота всегда пробуждала в нем аппетит и заставляла забывать обо всем остальном. Когда они закончили завтрак, Караманлис взял газету, сел в кресло и принялся читать под удивленным взглядом своего товарища, нервными шагами мерившего помещение и курившего одну сигарету за другой. Через час, в половине восьмого, позвонили из управления:
— Капитан, я нашел вам транспорт — маленький самолет «Эссо Папас». Через полчаса он летит из Актиона в Пигес для проверки на химическом заводе. Они вас подвезут. Через пять минут я пришлю за вами служебную машину, вам нужно будет успеть на паром в семь сорок пять: аэропорт находится по ту сторону залива.
— Ты мастер, сынок, настоящий мастер, и заслужил прибавку к жалованью. Никто теперь у тебя ее не отнимет. Устрой так, чтобы по прибытии у аэропорта меня ждала машина с полным баком и кое-какой провизией. Спасибо. Счастливо.
— Но, капитан, вы не хотите даже узнать мое имя?
— Ах да, конечно, что за голова у меня: самое главное-то я и забыл. Как тебя зовут, сынок?
По мере продвижения на восток Мишель все больше уставал. Глаза у него горели, в желудке начались спазмы. Он уже проехал Кавалу и Ксанти и приближался к Комотини. Чанаккале теперь находился от него довольно близко по прямой, но ехать до него предстояло еще очень долго. После турецкой границы ему придется на протяжении многих километров двигаться на восток, а потом снова свернуть на запад и проделать такое же расстояние в обратном направлении, следуя контурам полуострова Галлиполи, до Ежеабата: там находилась паромная переправа на азиатский берег.
Уже стемнело, и на дороге остался только тяжелый транспорт: грузовики и фуры, перевозившие всевозможные товары на Ближний Восток. Обессиленный, он остановился на заправке, собираясь залить бак и чего-нибудь перекусить, но желудок был сведен судорогой, и ему не удалось ничего проглотить. Он чувствовал — если вовремя не успеет на встречу, его дальнейшая жизнь превратится в ад. Теперь ему уже не удастся все забыть и похоронить.
Он выпил стакан молока. Компания венгерских водителей сидела за соседним столом перед тарелкой с дымящимися сосисками и графином пива. Потом вернулся в машину, намереваясь немного вздремнуть — необходимую малость, чтобы не разбиться о первую же придорожную тумбу, — но вместо этого крепко заснул.
Внезапно его разбудил сигнал тяжелой фуры, сильный и пронзительный, словно труба Страшного суда, и он понял, что задержался здесь гораздо дольше, чем хотел.
Глотнув кофе из лежавшего в машине термоса, он закурил и двинулся дальше по шоссе на предельной скорости. Ему удалось частично наверстать упущенное время, но на границе, в Ипсале, таможенник устроил тщательный досмотр его багажа и документов, покуда он в бессильной злобе не отрывал глаз от больших электронных часов, висевших над входом в «дьюти-фри».
Наконец ему позволили ехать дальше, и он снова на огромной скорости двинулся в путь, в сторону Галлиполи, но все равно чуть-чуть не успел на одиннадцатичасовой паром, единственный, который позволил бы ему наверняка попасть на пристань Чанаккале до полуночи.
Он попытался раздобыть частную лодку, бегая туда-сюда, с причала на причал, потный, с перекошенным лицом, умирающий от усталости и недосыпа, но рыбаки уже отплыли, чтобы забрасывать свои сети в Мраморном море, а туристические фирмы больше не работали: был не сезон. И Мишелю, бледному, дрожащему от нетерпения, пришлось ждать, пока следующий паром перебросит на причал свой мостик. Когда он наконец добрался до азиатского берега, до пристани в Чанаккале, было уже десять минут первого. Как только мостик коснулся земли, он бросился вниз, припарковал машину и начал оглядывать окрестности при свете фонарей. Автомобили, спускавшиеся с парома, одна за другой удалялись в разные стороны, а грузовики останавливались, отыскав свободное место. Водители глушили моторы, задергивали шторки на лобовом стекле и устраивались на ночлег.
Мишелю попадались только редкие прохожие. В какой-то момент к нему подошел молодой человек:
— Hotel? Hotel, sir? Three stars, four stars, five stars no problem good food no sheep good price… nice girls if you like… [36]
— Аир, тешекур, [37] — оборвал его Мишель по-турецки, лишь бы отвязаться.
В это мгновение темный угол площади осветили фары крана, работавшего на пристани, и Мишель на долю секунды разглядел человека, стоявшего рядом с открытой дверцей «тойоты-лендкрузер», в серо-зеленой куртке, в черном свитере, с темной, неаккуратной бородой, разговаривающего с мужчиной постарше, который положил ему руку на плечо. Это был он! Клаудио!
Мишель открыл было рот, чтобы назвать его по имени, но молодой человек в это мгновение скрылся в машине, и «лендкрузер» тронулся, взвизгнув шинами. Мишель побежал за ним из последних сил, выкрикивая:
— Клаудио! Остановись! Остановись! О Боже, остановись!
Он споткнулся, упал на колени посреди дороги, а «тойота» тем временем растворилась в ночи, и Мишель так и остался стоять, ударяя себя кулаком по коленям, обессиленный, лишенный желаний. Тяжелая фура, двигавшаяся в противоположном направлении, громко посигналила ему, ослепив дальним светом. Мишель встал, побрел на обочину, а оттуда, подавленный, понурив голову, вернулся на площадку. Здание таможни было освещено, на нем виднелась вывеска бара. Мишель вошел, решив немного перекусить: он едва держался на ногах.