Эпирский царь покачал головой:
— Нет, она мне ничего не говорила, когда я покидал Бутрот. Я не думал, что она действительно собирается присутствовать на церемонии. Для нее это было бы еще одно оскорбление. Она думала, что таким образом Филипп полностью ее устраняет, так как после женитьбы я и без нее гарантировал безопасность его западных границ. Не могу представить себе, почему она решила приехать в Эги.
— Как бы то ни было, теперь она там и уже предприняла серьезные шаги. Поспешим же, пока не случилось чего-нибудь непоправимого, — сказал Александр и пустил Букефала в галоп.
Они прибыли на следующий вечер, к заходу солнца, и еще издали услышали во дворце душераздирающие крики. На пороге их встретил Евмен.
— Она кричит так уже два дня. Говорит, что это твоя мать убила ребенка. И не хочет расставаться с мертвым тельцем. Но уже прошло время, и ты понимаешь…
— Где она?
— В южном крыле. Пошли.
Александр сделал знак своим телохранителям следовать за собой и пошел через дворец, где повсюду стояли вооруженные солдаты. Среди них было много эпирцев из эскорта его зятя.
— Кто их сюда поставил?
— Царица, твоя мать, — запыхавшись, ответил Евмен, шагавший чуть позади Александра.
Рыдания становились все громче. Временами они вдруг сменялись хриплыми криками или продолжительными всхлипываниями.
Подойдя к двери, Александр без колебаний открыл ее. Увиденное ужаснуло его. В углу со спутанными волосами, с красными распухшими глазами и остановившимся взглядом лежала Эвридика. К груди она прижимала бесчувственное тело ребенка. Голова и ручки малыша запрокинулись назад, и синюшный цвет их говорил, что уже началось разложение.
Одежды на матери были разодраны, волосы запачканы кровью, лицо, руки и ноги покрыты синяками. Во всей комнате стоял тошнотворный запах пота, мочи и разложения.
Закрыв глаза, Александр на мгновение вызвал в памяти образ Эвридики во всем ее великолепии, когда она восседала рядом с царем, его отцом, — любимая, заласканная, вызывающая у всех зависть, — и ощутил, как его охватывает ужас, а в груди и жилах на шее закипает ярость.
Он повернулся к Евмену и спросил с еле скрываемой злобой:
— Кто это сделал?
Друг молча потупился.
Александр снова прорычал:
— Кто это сделал?
— Не знаю.
— Немедленно вызови кого-нибудь, пусть займутся ею. Вызови моего врача Филиппа, пусть позаботится о ней, пусть приготовит что-нибудь успокоительное.
Он двинулся прочь, но Евмен задержал его:
— Она не хочет расставаться со своим ребенком. Что делать?
Александр остановился и повернулся к молодой женщине, которая, как испуганный зверь, еще глубже забилась в угол.
Он тихо подошел к ней, опустился на колени и заглянул ей в глаза, слегка склонив голову набок, чтобы смягчить силу своего взгляда. Потом протянул руку и нежно погладил ее по щеке.
Эвридика закрыла глаза, прислонила голову к стене и издала долгий горестный вздох.
Александр протянул руки и прошептал:
— Дай его мне, Эвридика, дай мне малыша. Он устал, разве ты не видишь? Нужно положить его поспать.
Две крупные слезы медленно скатились по щекам молодой женщины до уголков ее губ.
— Поспать…— пробормотала она и разжала руки. Александр осторожно взял малыша, словно тот, в самом деле, уснул, и вышел в коридор.
Евмен между тем привел какую-то женщину из прислуги.
— Я возьму его, государь, — тихо сказала она.
Александр передал ей трупик.
— Положи его рядом с моим отцом.
* * *
— Зачем? — крикнул Александр, распахивая дверь. — Зачем?
Царица Олимпиада встала и пылающим взглядом уставилась на него:
— Ты посмел войти ко мне при оружии?
— Я — царь македонян! — вскричал Александр. — И вхожу, куда захочу! Зачем ты убила ребенка, зачем так варварски обошлась с его матерью? Кто тебе велел это сделать?
— Ты — царь македонян именно потому, что этот ребенок мертв, — бесстрастно ответила Олимпиада. — Может быть, ты не хотел этого? Ты забыл, как страдал, когда испугался потерять милость Филиппа? Забыл, что говорил Атталу в день свадьбы твоего отца?
— Не забыл, но я не убиваю младенцев и не зверствую над беззащитными женщинами.
— У царя нет выбора. Царь может быть только один, и не существует никакого закона, утверждающего, кто именно должен наследовать трон. Группа знати могла бы взять малыша под свою опеку и править от его имени до его совершеннолетия. Что бы ты делал в таком случае?
— Я бы стал сражаться за трон!
— И сколько бы крови пролил при этом? Ответь! Сколько вдов ты заставил бы плакать по погибшим, сколько матерей и сыновей погибли бы преждевременно, сколько полей было бы выжжено, сколько сел и городов предано огню и мечу? Держава, построенная твоим отцом, пришла бы в упадок!
Александр овладел собой, лицо его помрачнело, словно побоище, предотвращенное преступлением его матери, вдруг отяготило его и чужое горе навалилось на его душу.
— Значит, это судьба, — ответил он. — Такова судьба мужчины — допускать зверства, болезни, страдания и смерть, прежде чем кануть в ничто. Но в его силах, в его власти и в его воле при каждой возможности действовать благородно и проявлять милость. Это единственное достоинство даруется ему, пока он существует, и это единственный свет перед мраком бесконечной ночи…
На следующий день Евмен объявил Александру, что гробница для его отца готова и что можно устраивать погребение. На самом деле в невероятно сжатые сроки была завершена лишь первая часть огромного склепа. Предусматривалось впоследствии строительство еще одного помещения — для всяких ценных предметов, чтобы сопроводить великого владыку в потусторонний мир.
Пышно разодетого, в венке из золотых дубовых листьев, солдаты положили Филиппа на костер, и два батальона фаланги и эскадрон верховых гетайров отдали ему почести.
Погребальный костер залили чистым вином, прах и кости завернули в пурпурно-золотую ткань в форме македонской хламиды и положили в массивный золотой гроб на ножках в виде львиных лап, со звездой Аргеадов на крышке.
Внутрь гробницы поместили панцирь из железа, кожи и золота, который царь надевал при осаде Потидеи, пару бронзовых поножей, золотой колчан, покрытый позолотой парадный деревянный щит, украшенный в центре вырезанной по слоновой кости вакхической сценой. Его оружие — меч и наконечник копья — бросили в огонь на алтаре, а потом, согласно ритуалу, согнули, чтобы никто больше не мог ими воспользоваться.
Александр возложил собственные дары: великолепный массивный серебряный кувшин с ручкой, украшенной бородатой головой сатира, и серебряный кубок чудесной красоты, с двумя ручками, легкий, почти невесомый.