— Вы оставили его одного у двери в холл, на самом виду, — холодно процедил Бирн, кладя здоровую руку брата себе на плечо и принимая на себя вес его тела.
— Бирн, все в порядке, — слабым голосом произнес Маркус.
— Он… он попросил меня проверить комнату, — оправдывалась сконфуженная Филиппа.
— И?.. — выстрелил в нее Бирн пронзительным взглядом.
— И ничего такого, все в порядке.
Хмыкнув в ответ что-то неразборчивое, Бирн посадил брата на кровать, обложив подушками. Тому сразу стало легче дышать, его лицо обрело более здоровый оттенок. Она уселась на кровать рядом, поддерживая его, пока Бирн осматривал рану.
— Это не сквозное ранение, — произнес Бирн. — Пуля застряла в мышцах.
— Я так и знал, — отозвался Маркус с усмешкой, которая внезапно сменилась гримасой боли.
— Маркус, — заговорил Бирн голосом, полным раскаяния. — Я должен был… тьфу, я не должен был отпускать тебя…
— Разберемся в этом позже, — процедил Маркус сквозь стиснутые зубы. — А пока не будешь ли ты так любезен выковырять у меня из плеча эту штуку?
— Не лучше ли послать за доктором? — сочла необходимым вмешаться леди Джейн.
— Нет! — вскричали Маркус, Филиппа и Бирн хором.
Маркус выразительно взглянул на Филиппу и едва заметно кивнул в сторону леди Джейн. Поняв его беззвучное послание, она обратилась к ней:
— Джейн, нам понадобится свежая вода и… — Не зная в точности, что именно, она обернулась за разъяснениями к братьям.
— Льняные бинты и салфетки. Много, — ответил Маркус. — Еще мазь для ран, какую удастся найти.
— И бренди, — завершил Бирн.
— Филиппа, — леди Джейн понизила голос до шепота, — позволь мне послать за доктором. Я не знаю, где лежат все эти вещи. Не рыться же в чужих вещах… И что я скажу, если меня застанут за этим занятием?
— Скажешь то же, что ответила служанке на кухне в школе миссис Хэмфри, когда мы, десятилетние школьницы, накрывали вечеринку в полночь в своих спальнях, — напомнила Филиппа, заработав поощрительную улыбку леди Джейн. Затем, подойдя поближе, прошептала: — Прошу тебя, Джейн, я буду у тебя в долгу. — Зная леди Джейн, нетрудно было предположить, что скоро ей придется пожалеть о своих словах, но надо было как-то достучаться до нее. Озорная искра зажглась в глазах леди Джейн, и она, кивнув, удалилась из комнаты. Филиппа вернулась к постели Маркуса, которому Бирн помогал освободиться от вечернего костюма. Тот заскрипел зубами, когда обнажилась его рука когда-то в крахмально-белоснежном, а теперь — красно-фиолетовом рукаве.
— Он потерял много крови, — страдальчески прошептала Филиппа.
— Он потеряет ее еще больше, когда мы начнем извлекать пулю.
— Но вы хотя бы знаете, как это делается? — спросила Филиппа. — Вам уже приходилось заниматься этим когда-нибудь?
— Однажды я выковырял пулю из него, — ответил Маркус. — Теперь, похоже, настала его очередь. Надо отрабатывать долги.
Бирн насмешливо фыркнул, а затем, помрачнев, посмотрел на Филиппу:
— А теперь, может быть, вы объясните мне, кто проделал в нем эту дыру?
— Мне нечего сказать, — ответила она. — Я никогда прежде не встречала этого человека и не знаю его имени.
— Так опишите его, — потребовал Бирн, и Филиппа подчинилась.
— Некрупный, невысокий. После полудня он был одет как местный фермер: соломенная шляпа, сермяжные серо-черные брюки… Ужасная материя. Но что касается вечера, я не знаю. Было слишком темно, и он был, по-видимому, весь в черном. Возможно, даже в вечернем фраке или смокинге…
— Возможно?
— Возможно, и нет. Наверное, мне просто показалось.
— Бирн, это был он, — произнес Маркус. — У него был пистолет…
— Допустим, — кивнул Бирн, принимаясь расхаживать по комнате. — А может ли он еще оставаться где-то поблизости? — резко повернувшись, спросил он.
После небольшой паузы Маркус кивнул.
— И где, по-твоему, он может быть?
— Он может заявиться и в дом, если ему там что-нибудь надо. Но я думаю, он вернулся к конюшням, чтобы наслаждаться всеобщей паникой, которую сам же и устроил.
Бирн побарабанил пальцами по рукоятке своей трости.
— Время сейчас решает все… — произнес он.
— Но что же будет с Маркусом? Он нуждается в вашей помощи! — вскричала Филиппа.
Братья переглянулись.
— Все будет как надо. Отправляйся, — произнес Маркус. Бирн бросил быстрый взгляд на Филиппу, как бы заново оценивая ее.
— Пожалуй, я отложу возвращение моего долга до другого случая, — произнес он и шагнул за дверь, оставив Маркуса и Филиппу вдвоем.
— Он… он не собирается вытаскивать пулю? — спросила изумленная Филиппа.
— Нет, — отвечал Маркус. — Ты сделаешь это… Земля зашаталась у нее под ногами.
— Ты… ты действительно сказал это или мне послышалось?
— Да, сказал, — решительно произнес он.
— О Боже!
Он вздохнул, удобнее усаживаясь на постели.
— Прежде всего, ты должна освободить меня от этой прилипшей рубашки.
Она обязана справиться, решила про себя Филиппа. Это в человеческих силах. Все равно что вытащить занозу, уговаривала она себя. Главное — не поддаться страху, не запаниковать. Надо подойти к этому как к любому делу, хладнокровно и рассудительно.
Молча вознеся молитву к Небесам, Филиппа взялась за узел шейного платка и развязала его. Пальцы ее действовали довольно уверенно. Затем она освободила из рубашки его здоровое плечо и, уткнувшись взглядом в мускулистую грудь, ощутила, чуть ли не девическую застенчивость и волнение. «Никаких сантиментов, — мгновенно приказала она себе, — только дело».
Филиппа чувствовала его взгляд на своем лице, следивший за каждым ее движением. Упрямо поджав губы, она продолжала свою работу. Однако когда она сосредоточилась на окровавленном плече, в ее глазах появился страх. Какое-то время она пребывала в растерянности, пока Маркус не окликнул ее:
— Филиппа, слушай меня. Не надо резких движений, действуй осторожно, как только сможешь. И все будет прекрасно.
— Все будет прекрасно… — эхом отозвалась она, приподнимая край липкой материи. — Прекрасно, прекрасно, да… — бормотала она.
Он улыбался, глядя на нее, хотя его лицо было искажено от боли.
— Хорошая девочка, — похвалил он.
Кровь снова стала сочиться из открытой раны. Хорошо, что пуля вошла наискосок, под углом, и края раны были открыты.
— Филиппа, а теперь слушай меня внимательно. Я буду говорить тебе, что надо делать. Рискнешь?
Его голос был спокойным, но за матовой непроницаемостью его темных глаз угадывались боль и тревога.