– В следующее воскресенье в Смитфилде будут сожжены два анабаптиста. Если только они не откажутся от своих убеждений. Городскому совету велено произвести необходимые приготовления к казни и обеспечить присутствие всех подмастерьев.
– Я ничего об этом не слыхал.
– Будущее внушает мне страх, – понурив голову, признался Верви. – Но я совсем забыл про ваши книги, мастер Шардлейк. Сейчас напишу записку.
Я беспокоился, что необходимые мне исторические труды исчезли и из библиотеки Городского совета. Но, к счастью, опасения оказались напрасными. Все интересующие меня книги стояли рядом, на одной полке. Я торопливо схватил их, словно обрел величайшее сокровище. Библиотекарь, похоже, относился к числу излишне ревностных хранителей, твердо уверенных, что книги следует держать на полке, а отнюдь не читать. Однако записка Верви убедила его, что мою просьбу необходимо уважить. С нескрываемой досадой он наблюдал, как я укладываю толстые тома в свою сумку. По ступенькам Гилдхолла я спускался с приятным сознанием того, что мне наконец удалось выполнить намеченное. Направляясь к воротам, я едва не столкнулся с сэром Эдвином Уэнтвортом.
За несколько дней, прошедших с нашей встречи, он, казалось, постарел на много лет. Душевная боль избороздила его лицо глубокими морщинами, взгляд потух. Он по-прежнему был облачен в глубокий траур. Под руку с сэром Эдвином шла его старшая дочь Сабина, а в некотором отдалении шествовал дворецкий Нидлер, с расчетными книгами под мышкой.
При виде меня сэр Эдвин резко остановился. Вид у него был такой разъяренный, словно он встретил злейшего врага. Я коснулся рукой шляпы в знак приветствия и уже собирался идти дальше, однако сэр Эдвин решительно преградил мне путь. Нидлер поспешно передал книги Сабине и встал рядом со своим господином, готовый оказать ему защиту и поддержку.
– Что вы здесь делали? – дрожащим от гнева голосом спросил сэр Эдвин. Лицо его, минуту назад бледное как полотно, теперь залилось краской. – Пытались что-нибудь выведать про мою семью?
– Вовсе нет, – ответил я со всей возможной кротостью. – Городской совет поручил мне ведение одного иска, которое не имеет к вашему делу ни малейшего отношения.
– Да, вы, крючкотворы, знаете, на чем нагреть руки. Вы своего не упустите, не так ли, горбатый скряга? Сколько вам заплатил Джозеф за то, чтобы вы обелили убийцу и помогли ей избежать заслуженной кары?
– Пока что мы не обсуждали с вашим братом размеры моего вознаграждения, – невозмутимо ответил я, твердо решив пропускать мимо ушей все оскорбления. – Я взялся за это дело исключительно потому, что убежден в невиновности вашей племянницы. Сэр Эдвин, неужели вам не приходит в голову, что вы стремитесь обречь на казнь невиновного, в то время как истинный убийца разгуливает на свободе?
– Похоже, вы воображаете, что разбираетесь в деле лучше коронера? – насмешливо спросил Нидлер.
Подобная наглость со стороны дворецкого уязвила меня больше, чем все нападки сэра Эдвина. Я ощутил, что внутри что-то щелкнуло.
– Насколько я понимаю, ваш слуга уполномочен выражать мнение хозяина? – осведомился я саркастическим тоном.
– Дэвид совершенно прав, – отрезал сэр Эдвин. – Всякому ясно, вам заплатили за то, чтобы вы запутали это очевидное дело.
– Кстати, вы имеете представление о том, что это такое – пытка прессом? – спросил я.
Двое членов Городского совета, поднимавшиеся по ступенькам, удивленно обернулись на мой излишне громкий голос, но я уже ни на что не обращал внимания.
– Осужденный на подобную пытку несколько дней лежит, придавленный каменными плитами, задыхаясь, изнывая от голода и жажды, и мечтает лишь об одном – чтобы хребет его поскорей сломался, положив конец адским мучениям.
По лицу Сабины потекли слезы. Сэр Эдвин с сочувствием взглянул на нее и вновь вперил в меня полыхающий злобой взгляд.
– Как вы смеете расписывать подобные ужасы перед моей несчастной дочерью! – взревел он. – Вы что, не понимаете, какую скорбь испытывает сестра, потерявшая брата! Какую скорбь испытывает отец, потерявший сына! Впрочем, где вам понять, гнусный, уродливый крючкотвор! У вас ведь нет ни семьи, ни детей. Нет и никогда не будет!
Гнев исказил его лицо, в уголках рта скопилась слюна. Уже несколько человек стояло на ступеньках, наблюдая за потешной сценой. У некоторых ругательства, которыми осыпал меня сэр Эдвин, вызывали сочувственный смех. Не желая, чтобы имя Элизабет прозвучало в присутствии всех этих зевак, я решил прекратить склоку. Не удостоив сэра Эдвина ответом, я двинулся своим путем. Нидлер попытался преградить мне путь, но я метнул в нахального дворецкого столь гневный взгляд, что он счел за благо ретироваться. Множество любопытных глаз глядело мне вслед, пока я шел к конюшням, где оставил Канцлера.
Руки мои дрожали, когда я отвязывал поводья. Я погладил Канцлера по голове, словно ища у него утешения, и старый конь, надеясь, что я принес ему что-нибудь вкусное, ткнулся влажными губами мне в ладонь. Ярость сэра Эдвина вывела меня из душевного равновесия. Судя по всему, жгучая ненависть, которую он испытывал к Элизабет, окончательно затмила его рассудок, не оставив места для сомнений и колебаний. Впрочем, возможно, сэр Эдвин прав: мне, никогда не имевшему детей, трудно понять чувства отца, потерявшего единственного сына. Я перекинул через плечо сумку с книгами, забрался в седло и двинулся по улице. К счастью, сэр Эдвин и его спутники уже ушли.
Я ехал вдоль городской стены к северу, туда, где располагался упраздненный францисканский монастырь Святого Михаила. Он находился на улице, вдоль которой добротные дома соседствовали с жалкими развалинами. Вокруг было пустынно и тихо. Монастырь оказался небольшим, церковь его вряд ли превосходила размерами самую обычную приходскую. Церковные двери были широко распахнуты, и, радуясь подобной удаче, я спешился и вошел.
Оказавшись внутри, я заморгал от удивления. По обеим сторонам нефа возвышались тонкие деревянные перегородки. Шаткие ступеньки вели к многочисленным дверям, за которыми, как видно, находились крохотные каморки. Центр нефа представлял собой узкий проход, на каменных плитах пола лежал толстый слой пыли. Боковые окна были скрыты перегородками, так что в нефе царил сумрак: свет проникал сюда сквозь единственное окно, расположенное на хорах.
У дверей были прикреплены два больших железных кольца. Судя по красовавшейся на полу куче засохшего навоза, здесь привязывали лошадей. Оставив Канцлера, я двинулся по нефу. Сразу было видно, что Билкнэп не счел нужным тратить большие деньги на перестройку церковного здания. Возведенные им перегородки казались такими хилыми, что могли в любую минуту рухнуть.
Одна из дверей, выходящих на дощатый помост, была открыта. Бросив туда взгляд, я разглядел скудно обставленную комнату, освещенную разноцветными отблесками света, льющегося из витражного окна, которое служило наружной стеной убогого жилища. Изможденная пожилая женщина, заметив меня, вышла на лестницу; деревянные ступеньки слегка прогнулись под ее ничтожным весом. Она враждебным взглядом окинула мою черную мантию.