— Не желаете ли кружечку пива, сэр?
— Желаю, но мне, пожалуй, пора отправляться.
Я знал, что нарушаю правила приличия, находясь с ней наедине.
— Нет, сэр, не уходите! Ведь мы же с вами старые друзья.
— Надеюсь, что так.
— Мне сейчас очень нужна добрая компания.
Она отошла, налила в кружки пива из кувшина, стоявшего в кухонном шкафу, принесла их к столу и села на стул, стоявший напротив меня.
— Доктор Малтон сумел помочь вашему другу?
Я сделал глоток пива, оказавшегося, к моему удивлению, приятно крепким.
— Да. Мой друг вдруг стал без видимых причин часто терять сознание и решил, что у него приключилась падучая, но, как оказалось, у него какие-то нелады с ногами.
Тамазин улыбнулась — тепло, как в старые добрые времена.
— Представляю, какое облегчение он испытал!
— Это точно. Сейчас, небось, пляшет от радости, невзирая на неправильные ноги.
— Доктор Малтон — хороший человек. Ведь это он спас вас, когда позапрошлой зимой вы заболели лихорадкой.
— Да, я обязан ему жизнью.
— А вот моему бедному маленькому Джорджи он помочь не сумел.
— Я знаю.
Она смотрела на пустое место у дальней стены.
— Он родился мертвым, мертвым лежал в своей маленькой колыбельке, которую мы сделали сами и поставили вон там.
Женщина перевела на меня глаза, полные боли.
— Потом я не хотела, чтобы Джек убирал колыбельку. Мне казалось, пока она здесь, какая-то частица Джорджи тоже остается с нами. Но ему было невыносимо любое напоминание об этой потере.
— Приношу извинения за то, что я не пришел повидать вас после этой трагедии, Тамазин. Я собирался, но Джек сказал, что вам лучше побыть наедине друг с другом.
— Я была сама не своя. Джек не хотел, чтобы вы видели меня такой. А вы? Как ваше здоровье, сэр?
— Весьма удовлетворительно, — улыбнулся я. — Много работаю и процветаю, в том числе и благодаря вашему Джеку.
— Он просто восхищается вами, сэр. Все время рассказывает о том, как мастер Шардлейк выиграл то или иное дело, «обнаружив новые доказательства и опрокинув все бастионы противника».
— Правда? — Я рассмеялся. — Мне действительно кажется, что иногда он смотрит на меня как на полководца.
— Так и есть, сэр.
Я улыбнулся женщине. Кода мы впервые познакомились два года назад во время большого королевского путешествия в Йорк, уверенная в себе, полная жизни Тамазин поначалу вызывала у меня некоторые подозрения, но по мере того, как мы сообща преодолевали опасности, я проникся к ней поистине отцовской привязанностью. Глядя на уставшую домохозяйку, сидевшую напротив, я думал: куда девалось все это?
Эти мысли, видимо, невольно отразились на лице, потому что губы Тамазин задрожали, а по щекам скатились две крупные слезы. Она опустила голову.
— Тамазин, — проговорил я, приподнявшись на стуле. — Ну зачем вы это?
— Простите, сэр.
— Ну же! По сравнению с тем, через что нам пришлось пройти в Йоркшире, несколько слезинок — ничто. Расскажите мне, что вас тревожит?
Она, захлебываясь, вздохнула, вытерла глаза рукавом и повернула ко мне заплаканное лицо.
— Все началось со смертью ребенка, — тихо заговорила она. — Для Джека она стала таким же потрясением, как для меня. Говорят, когда умирает ребенок, сердце матери каменеет, но у Джека оно окаменело тоже. О, он так зол!
— На вас?
— На всех. На самого Бога. Он считает, что Всевышний поступил жестоко, забрав у него ребенка. Он и раньше не особенно часто ходил в церковь, а теперь и вовсе носу туда не кажет. Завтра Пасха, но он не пойдет ни на литургию, ни на исповедь.
— А вы пойдете?
— Да, хотя… Я чувствую, будто из меня тоже выдавили веру. Но вы же меня знаете, — добавила она с оттенком своего прежнего юмора. — Я предпочитаю находиться на той стороне, где и власть.
— В наши дни это очень осмотрительно.
— По словам Джека, я хожу в церковь лишь для того, чтобы похвастаться своими лучшими нарядами.
— Да…
Она посмотрела на свой фартук.
— Что ж, в этом есть доля правды. После того как целую неделю носишь вот это, хочется хоть изредка приодеться во что-нибудь нарядное. Но я опасаюсь, что, если Джек и дальше будет упрямо отказываться посещать церковь, это привлечет внимание, поползут слухи, церковные старосты начнут задавать вопросы, и в итоге он окажется в беде. Тем более что всем известно: в его жилах течет иудейская кровь.
Тамазин скорбно сложила губы, помолчала и добавила:
— Он мечтал о том, что его род продолжится через нашего ребенка, и все время говорит об этом, когда напьется.
— Он часто пьет?
Я вспомнил, каким потрепанным выглядел мой помощник сегодня утром.
— Все чаще. Уходит со своими старыми приятелями и иногда пропадает ночами. Вот и сейчас где-то шляется. И я думаю, что он водит шашни с другими женщинами.
— С кем? — ошеломленно спросил я.
— Не знаю. Наверное, с соседками. Вам же известно, что за публика здесь обитает.
— Вы в этом уверены?
Она посмотрела мне прямо в глаза.
— Да. Запах, который исходит от него иногда по утрам, не оставляет места для сомнений.
— Нет ли признаков того, что через какое-то время у вас может появиться… другой ребенок?
— Нет. Наверное, я, как старая королева Кэтрин Арагонская, не способна производить на свет здоровое потомство.
— Ну-ну, зачем вы так! Ведь со времени смерти вашего первенца прошло — сколько? — всего полгода. Разве это срок, Тамазин?
— Этого хватило, чтобы Джек отвернулся от меня. Иногда в пьяном виде он начинает сетовать на то, что я, дескать, подавила его, превратила в домашнее существо.
Она обвела взглядом свое убогое жилище.
— Как будто здесь можно хоть кого-то превратить в домашнее существо!
— Иногда Джек бывает невыносим, даже жесток.
— Что ж, он хотя бы не бьет меня. А ведь многие мужья поколачивают своих жен.
— Тамазин…
— О, протрезвев, он извиняется, он снова полон любви, называет меня цыпочкой, говорит, что не хотел меня обидеть, а все злые слова произносил лишь от злости на то, что Бог забрал у него сына. В этом я с ним согласна. Почему Господь поступает столь жестоко? — спросила женщина с внезапно вспыхнувшей в голосе злостью.
Мне оставалось лишь покачать головой.
— У меня нет ответа на этот вопрос, Тамазин. Подобные вещи и меня ставят в тупик.