Николас в первый раз заговорил о том, что у их дружбы может быть продолжение. Казалось, он не придает своим словам особого значения, но Мадлен сразу обратила на это внимание.
Она предложила поставить музыку и нашла запись «Мэдди Уотерс» — старые блюзы, которые соответствовали их настроению и сонным плодородным долинам вокруг.
Примерно через полчаса Николас свернул на Гастингс, и Мадлен оживилась. Он это заметил.
— Здесь начинаются серьезные исторические места, — сказал Николас. — Полагаю, благодаря твоей профессии и крови ты знаешь все о норманнском вторжении.
Если бы он только знал, как много ей известно.
— Да, это одна из тем моих лекций, — согласилась Мадлен, ненавидя себя за то, что продолжает хранить тайну.
А почему бы ей не рассказать Николасу о дневнике? Наверное, он будет обижен, когда узнает, что она так долго скрывала от него его существование, — в особенности после того, как они вместе переводили руны. Дневник проливал свет на происхождение ковчега с мощами святого Августина, и ей отчаянно захотелось поделиться своим новым знанием с Николасом и поговорить с ним о Леофгит.
Гастингс находился немного в стороне от того места, где произошла битва, — на побережье, недалеко от Пивенси, где в тысяча шестьдесят шестом году высадился Вильгельм.
Несмотря на свое знаменитое имя, город не производил особого впечатления. Вдоль дороги, тянувшейся мимо пляжа, выстроились большие обветшалые викторианские дома. Они выглядели печальными, словно мечтали увидеть что-нибудь более веселое, чем черные волны, раз за разом накатывающие на серый песок.
И все же находились храбрые туристы, которые заходили в пенную полосу прибоя, закатав брюки до колен. На пляже играли дети, хотя затянутое тучами небо приобретало угрожающий цвет.
Мадлен невольно содрогнулась.
Николас усмехнулся.
— Они хотят использовать выходные на всю катушку, — сказал он, качая головой. — Давай не будем останавливаться здесь, слишком мрачно. Я знаю, куда нам нужно.
Больше он ничего не сказал, и они молча поехали в ближайшее поселение, рядом с местом знаменитой битвы.
В зеленоватом свете приближающейся бури место битвы при Гастингсе производило гнетущее впечатление. Вдоль Хай-стрит шли древние строения — казалось, они подталкивают друг друга и стоят под разными углами. На улице почти не было людей, а хозяин магазина затаскивал внутрь рекламный плакат, полагая, что скоро начнется ливень.
Николас доехал до конца улицы, где полуразрушенная арка из песчаника выводила на заросший зеленой травой склон холма. Мадлен увидела каменные развалины.
— Аббатство Битвы, — сказал Николас. — Предполагают, что его построил Вильгельм в том месте, где умер Гарольд. Но если мы отправимся туда прямо сейчас, то наверняка промокнем. Давай попытаемся убежать от туч?
Мадлен кивнула. Она не хотела ступать на землю, где Вильгельм победил саксов. Мадлен была потомком норманнов, а потому должна была ощущать прилив патриотических чувств, но ее охватила тоска. Конечно, она знала, чем все закончится, хотя перевод дневника был готов не до конца. Стремление Леофгит к тому, чтобы король саксов сохранил трон, печалило Мадлен, когда она читала о надеждах на царствование Эдгара Этелинга. Альянс королевы Эдиты был близок к достижению этой цели, но она не знала о коварстве врага.
Время ланча прошло, когда они приехали в Йартон — по словам Николаса, самое лучшее место, чтобы переждать бурю.
Паб в центре городка был вполне деревенским. За стойкой сидели веселые фермеры, обстановка казалась простой и дружелюбной. Они заказали «завтрак пахаря» [51] — половину длинного французского батона со свежим салатом и набором английских сыров.
Покончив с едой, Николас посмотрел на небо в небольшое окно с деревянной рамой.
— Пожалуй, если поторопимся, то успеем добраться до церкви. Не можем ведь мы уехать отсюда, не взглянув на фрески? Ты не против?
— Конечно нет! Я бы хотела увидеть их еще раз.
Они быстро зашагали к церкви. Когда Мадлен и Николас пересекали жутковато освещенный церковный дворик, по камням застучали первые капли дождя. Мадлен успела заметить, как поднявшийся ветер раскачивает ветви двух тисовых деревьев. Таким образом, в церковном дворе она насчитала три священных дерева, включая древний тис, окруженный оградой, на который Николас обратил ее внимание во время их первого посещения церкви.
В маленькой церкви было пусто и тихо. Как только они вошли и за ними закрылась тяжелая дубовая дверь, шум ветра и дождя стих.
Они медленно обошли неф, не торопясь перейти в соседнее помещение.
Мадлен посмотрела на потемневшую от времени бронзовую табличку, где перечислялись имена священников, служивших в церкви за последние пятьсот лет. Вдоль стен стояли деревянные кресты со следами дождевых потеков. Дубовые скамьи стали хрупкими от возраста, а красные бархатные подушечки выглядели сильно вытертыми от соприкосновения с бесчисленными коленями молящихся.
Несколько каменных ступеней вели вниз, к фрескам. Ступени также были отполированы за тысячелетие, которое прошло со дня постройки церкви. Интересно, подумала Мадлен, сколько ног должно было пройти по лестнице, чтобы в ступенях остались такие глубокие вмятины.
В противоположных концах коридора были узкие готические окна, но из-за сгустившихся туч в нем царил полумрак. Искусственному свету не дозволялось касаться древних красок.
Они замерли напротив фресок, опираясь спинами о противоположную каменную стену. Даже в тусклом свете, сочившемся из узких окон, на крыльях ангела сияла позолота. Мадлен ощущала жар от обнаженной руки Николаса, так близко друг к другу они стояли. Она не осмеливалась пошевелиться — вдруг она к нему прикоснется, или он отодвинется в сторону. Чувствует ли он с такой же остротой ее близость? Молчание между ними больше не казалось ей естественным — в нем появилось напряжение. Неужели он этого не чувствует?
Первым пошевелился Николас. Он пошел вдоль узкого каменного коридора, глядя на фрески так, словно встретился со старыми друзьями.
Мадлен привалилась к стене, надеясь, что он не заметил ее временного паралича.
А потом к ней вернулись воспоминания о прошлом посещении Йартона — казалось, ее окутало призрачное облако. Она вдруг ощутила присутствие Лидии, с благоговением глядящей на великолепные картины.
Тогда они с Лидией говорили о происхождении фресок — представляли себе средневековых художников, окруженных горящими свечами, их кисти и тщательно приготовленные краски.
Мадлен почувствовала отчаянное желание увидеть Лидию, поговорить с ней о дневнике. Много ли знала ее мать? Скорее всего, почти ничего. Лидия прислала ей листок для перевода, еще не понимая, что и он, и вся книга рассказывают историю, которой более девятисот лет.