Долго молчал Тингол, исполнен прозрений и скорби, но, наконец, промолвил:
— Ныне ясен мне исход нолдоров с Запада, которому прежде я много дивился. Не на помощь к нам пришли они — это лишь случай — ибо тех, кто остался в Средиземье, валары, до смертельной нужды, предоставили их судьбе. Мстить и возвращать утраченное пришли нолдоры. Но тем более верными союзниками против Моргота будут они, ибо можно отныне не опасаться, что они заключат с ним союз.
Однако Мелиан возразила:
— Истинно, что пришли они за местью — но не только. Остерегайся сынов Феанора! Тень гнева валаров лежит на них; они сотворили лихо в Амане и причинили зло своей родне. Рознь меж принцами нолдоров лишь усыплена.
И ответил Тингол:
— Что мне до того? О Феаноре я лишь слышал — и в рассказах тех он истинно велик. О сынах его слыхал я мало приятного; однако, похоже, они — злейшие враги нашего врага.
— Их мечи и советы могут быть обоюдоострыми, — молвила Мелиан, и больше они не говорили об этом.
Вскоре, однако, поползли шепотки среди синдаров о делах нолдоров до их прихода в Белерианд. Очевидно, откуда исходили они, и лихая правда оказалась раздута и отравлена ложью; но синдары были еще доверчивы и беспечны, и (как можно догадаться) Моргот именно их избрал для своих первых злобных нападок, ибо они еще не знали его. Цирдан же, услыхав эти мрачные рассказы, обеспокоился, ибо был мудр и быстро понял, что, правда они или ложь, но распущены эти слухи по злобе; хотя злобу эту он считал исходящей от принцев нолдоров — от зависти их домов друг к другу. Потому он послал к Тинголу гонца с вестями обо все услышанном.
Случилось так, что в это время сыновья Финарфина вновь гостили у Тингола, так как хотели повидаться с сестрой своей Галадриэлью. И Тингол, опечаленный, в гневе сказал Финроду:
— Зло причинил ты мне, родич, скрыв от меня столь важные события. Ибо теперь я узнал о всех лиходейских деяниях нолдоров.
Финрод же отвечал:
— Какое зло причинил я тебе, владыка? И какие лиходейства нолдоров, совершенные в твоих владениях, печалят тебя? Ни твоей родне, ни твоему народу они не чинили зла — и не замышляли его.
— Я дивлюсь тебе, сын Эарвен, — промолвил Тингол. — Ты явился ко двору родича с руками, обагренными кровью родичей твоей матери — и не ищешь оправдания, не просишь прощенья!
Велики были боль и страдание Финрода, но он молчал, ибо не мог защититься иначе, кроме как обвинив других принцев нолдоров; этого же он не хотел делать перед Тинголом. Но в душе Ангрода вспыхнуло вновь воспоминание о злых словах Карантира, и он вскричал:
— Владыка, я не знаю, что за ложь и откуда услыхал ты, но на наших руках нет крови! Невиновными пришли мы, и лишь в глупости можно упрекнуть нас — что внимали речам беспощадного Феанора и потеряли от них разум, как от вина. Мы не творили зла по пути, но сами много страдали и простили эти страдания. За это названы мы твоими наушниками и предателями нолдоров; неправедно, как ты знаешь, ибо мы из верности молчали перед тобой и тем заслужили твой гнев. Но теперь этих вин не носить нам, и ты узнаешь правду!
И тут Ангрод без жалости рассказал о сыновьях Феанора, поведав о крови в Альквалондэ, Пророчестве Мандоса и сожжении кораблей в Лосгаре. И воскликнул:
— Почему должны мы, выжившие на Вздыбленном Льду, носить имя убийц и предателей?
— Однако и на вас лежит тень Мандоса, — сказала Мелиан. А Тингол долго молчал, прежде чем заговорить вновь.
— Уходите! — велел он наконец. — Сердце мое пылает. Позже вы возвратитесь, если пожелаете, ибо я не затворю дверей перед вами, о родичи, попавшие в лиходейскую ловушку, которой не могли избежать. С Финголфином и его народом я также останусь в дружбе, ибо стократ оплатили они содеянное ими зло. И в ненависти нашей к Стихии, что породила все это зло, наша рознь должна быть забыта. Но внемлите моим словам! Отныне никогда не должен звучать в моих ушах язык тех, кто убивал моих родичей в Альквалондэ. И во всей моей державе не прозвучит он явно, пока длится мое владычество. Да услышат все синдары мое повеление — не говорить на языке нолдоров и не отвечать ему. Те же, кто им воспользуется, будут считаться братоубийцами и предателями нераскаянными.
С тяжелым сердцем сыновья Финарфина покинули Менегрот, видя, как сбываются слова Мандоса, что никому из нолдоров, пошедшим за Феанором, не вырваться из тени, что накрыла его дом. И случилось так, как велел Тингол, ибо синдары услышали его слова и во всем Белерианде отказались от языка нолдоров, и чурались тех, кто вслух говорил на нем; а Изгои приняли язык синдаров для своих повседневных нужд, и Высокое Наречие Запада звучало лишь среди владык нолдоров. Однако повсюду, где жил тот народ, наречие это осталось языком знаний.
Наргофронд был, наконец, достроен (а Тургон жил еще в чертогах Виниамара), и сыны Финарфина собрались туда на пир; и Галадриэль прибыла из Дориафа и какое-то время жила в Наргофронде. А король Финрод Фелагунд не имел жены, и Галадриэль спросила его, долго ли еще будет так. И прозрение снизошло на Финрода, и ответил он так:
— Дам и я обет, и должен быть свободен, чтобы исполнить его и уйти во тьму. А от моих владений не останется ничего, что мог бы наследовать сын.
Говорят, однако, что тогда еще столь холодный расчет не правил им; ибо возлюбленной его была Амариэ из ваниаров, а она не последовала за ним в изгнание.
Арэдэль Ар-Фейниэль, Белая Дева нолдоров, дочь Финголфина, жила в Нэврасте со своим братом Тургоном и ушла с ним в Тайное Королевство. Но она устала от охраняемого града Гондолина, чем дальше, тем больше желая вновь скакать по зеленым лугам и бродить в лесах, как было привычно ей в Валиноре; и, когда со времени окончания постройки Гондолина минуло две сотни лет, она обратилась к Тургону с просьбой дозволить ей уйти. Тургон не хотел соглашаться на это и долго отказывался, но, наконец, сдался и сказал так:
— Ступай, если желаешь, хоть сердце мое и противится этому: я провижу, что злом обернется это для нас обоих. Но уйдешь ты лишь навестить нашего брата Фингона, те же, кого я пошлю с тобой, возвратятся оттуда в Гондолин. Арэдэль, однако, возразила:
— Я сестра твоя, а не слуга, и ты не запретишь мне идти, куда я хочу. Если же отказываешь мне в свите — я уйду одна.
— Я не отказываю тебе ни в чем, что имею, — отвечал Тургон. — Однако, я желаю, чтобы никто из знающих дорогу сюда, не жил вне этих стен. И если я верю тебе, сестра моя — я не верю, что другие тоже смогут уследить за своими речами.
И Тургон велел троим из своей свиты сопровождать Арэдэль и, если они сумеют уговорить ее, отвезти ее к Фингону, в Хифлум.
— Будьте бдительны! — добавил он. — Ибо, хотя Моргота еще сдерживают на севере, есть много опасностей в Средиземье, о коих сестра ничего не знает.