Царь замолчал. Церемониймейстер подождал, пока закончит переводчик, и затем кивнул управляющему, который пригласил Демарата покинуть зал вместе с ним. Аудиенция окончилась, спартанец еще раз кивнул владыке головой на прощание, повернулся и направился к дверям в сопровождении двоих сановников.
Коридоры звенели под подбитыми гвоздями сапогами спартанского царя.
В следующие годы, посыльные Великого царя, разъезжали по всем провинциям невообразимо огромной империи, призывая народ к оружию. Раджи из далекой Индии, сатрапы Бактрии, Согдианы, Аракосии, Мидии, Аравии, Лидии, Каппадокии и Египта начали вербовать воинов. В портах Ионии и Финикии сотни судов были поставлены на верфи, в то время как целые леса вырубались в Ливии и горах Таврии, чтобы обеспечить необходимый материал для судостроения. Стратеги Ксеркса разрабатывали великий план вторжения в Европу.
Направление марша войск проходило непосредственно через Фракию и Македонию; эти царства должны были быстро покориться и прийти в полное повиновение.
Инженеры Ионии разработали проект моста, размещающегося на лодках, который должен был обеспечить проход великой армии через залив Геллеспонт и срезать путь через перешеек полуострова Халкидика. Это позволило бы флоту не огибать мыс горы Афон по морю, полному опасных рифов.
Вся Азия готовилась навалиться на Грецию, потоки пехотинцев и всадников должны были создать новую провинцию, покорную и подчиненную царю. Или оставить за собой пустыню, усеянную дымящимися развалинами.
Той весной новости об этих приготовлениях достигли Греции, с первыми судами, прибывшими в порты Афин, Эгины и Гифеума. Но эти новости сначала не были приняты во внимание: внутренние дела Спарты приковали к себе все внимание ее правителей.
Ходили слухи о том, что царь Клеомен, разъяренный тем, что его признали виновным и изгнали из города, собирает союзников в Аркадии и Мессении, что он даже рассматривает возможность военного похода на свою собственную страну.
Встревоженная Коллегия Пяти решила призвать его обратно, пытаясь наладить управление, предлагая восстановить его в правах и возвести в царское достоинство.
Однажды летним днем Аристарх и его сын Бритос отправились вместе с пятью друзьями, чтобы принять возвращающегося царя. Годы изгнания и ярость, вынашиваемая в течение долгих лет, изменили Клеомена. Он спустился с лошади, снял свой шлем с гребнем, осматриваясь вокруг.
Ему удалось насчитать немого друзей, которые сохранили ему преданность. Вот именно так и должно быть, подумал он. Старый лев вернулся только затем, чтобы закончить свои дни в клетке. Но, возможно, на этот раз он слишком устал, чтобы достойно сражаться. Он схватил руку, протянутую Аристархом, который поцеловал его в щетинистую щеку.
— Мы все рады твоему возвращению, владыка, и предлагаем тебе силу наших рук и верность наших сердец.
Царь опустил глаза в землю и прошептал:
— Велика твоя доблесть и благородство, Аристарх. Ты не боишься показать себя другом того, кто оказался неудачником, но подумай и позаботься о себе и о своей семье. Эти времена — суть времена лжи и злодеяний. Кажется, что доблесть и благородство навсегда покинули город.
Он повернул на улицу, ведущую к его дому, покинутому на долгие годы. Когда он шел, двери захлопывались перед ним, потому что люди поспешно прятались в своих домах. Когда он подошел к своему жилищу, то увидел, что его ожидают пятеро эфоров. Самый старший, слегка кланяясь, подал ему скипетр со словами:
— Приветствуем тебя, о, Клеомен, сын Анаксандрида. Вручаем тебе скипетр твоего отца.
Царь лишь сухо поблагодарил их. Он прошел через двери в свой дом, сбросил на скамейку пыльный королевский плащ и сел, склонив седую голову. Он услышал шаги позади себя, но даже не повернулся, приготавливаясь к удару кинжала в спину. Вместо этого он услышал голос, который был ему хорошо знаком:
— Выражаю почтение моему царю и приветствую брата.
— Леонид, ты?
— Да, я. Ты удивлен, увидев меня?
— Нет, не удивлен. Но я бы предпочитал увидеть тебя несколько раньше, вместе с друзьями, которые встречали меня во время приезда. И скипетр наших дедов я хотел бы получить из твоих рук, а не из рук того ядовитого змея…
— Клеомен, ты не должен был возвращаться. Всем известно, что ты убедил дельфийскую пифию пророчествовать против Демарата. Эфоры призвали тебя обратно, руководствуясь одним только страхом. Если это, вообще, не…
— Я знаю. Если это не ловушка, чтобы избавиться от меня раз и навсегда; я понимал и это, когда решил вернуться. Почти никто не вышел встретить меня, кроме Аристарха, Бритоса и всего лишь нескольких друзей. Даже тебя не было. Но я это понимаю. Город почти уже поздравил тебя с возведением в царское достоинство, а мое возвращение означает…
— Это совсем не означает то, что ты думаешь, — прервал его Леонид. — Я никогда не стремился к престолонаследию; мне предшествовал мой несчастный брат Дорей, который теперь покоится в далекой земле Сицилии, похороненный среди варварского народа. Когда ты уехал, душу мою охватила печаль. У меня не хватало храбрости поговорить с тобой. Я боялся, что ты можешь подумать именно то, что, как я вижу, ты думаешь и сейчас.
Клеомен слушал, сосредоточенно наблюдая за странными знаками, возникающими в золе очага.
Он поднял голову, разглядывая в тусклом свете лицо Леонида с коротко подстриженной бородкой цвета меди.
— Я признателен тебе за твои слова, Леонид. Это момент самой страшной горечи для меня. Судьба заявляет о себе слишком мрачно… В такие минуты, как эта, слово друга — единственное лекарство. Слушай меня, и слушай внимательно: для Клеомена все кончено. Сейчас я это уже знаю, хотя перед тем, как прибыть сюда, я еще питал некоторые иллюзии и надежды. Недобрая участь ожидает меня, и, возможно, только это и правильно; разве не я, в конце концов, тот человек, кто осмелился осквернить святость храма и нанести оскорбление божеству города Дельфы? Если на мне лежит проклятие, я не буду даже стараться избежать своей судьбы. Но ты не должен более встречаться со мной. Скипетр Анаксандридов скоро вернется к тебе. И ты не должен более пожимать мою руку, нечестивую руку того, кому боги отказали в своей благосклонности.
Леонид пытался прервать его.
— Нет, послушай, — продолжал Клеомен. — Ты должен поступать так, как я сказал, и Аристарх должен сделать то же самое. Передай ему, что я высоко ценю его дружбу и храбрость, но у него есть сын, доблестный воин, достойный славы своего отца. Я не хочу, чтобы его будущее было запятнано тем, что он оказывал мне помощь и был моим другом. Клеомен должен оставаться один, отныне и всегда, чтобы встретиться лицом к лицу со своей судьбой. Не осталось таких дорог, по которым я мог бы пройти.
Он поднялся на ноги.
— Прощай, Леонид. И помни тот день, в который я, без малейших колебаний, продал собственную душу, ради блага моего города и всех греков. Я не испытывал никаких колебаний, одобряя ложь и призывая ее, только ради того, чтобы она послужила возможности избавиться от Демарата, устранить его. Он защищал друзей-персов, варваров, а сейчас, мне это точно известно, он обратился с призывом к самому Великому царю! Но ничто из этого не имеет никакого значения. Уже решено и подписано, что Клеомен должен умереть, обесчещенным, в своем собственном городе.