— Я делают это не ради вознаграждения, — ответил Лахгал. — Я не возьму твои деньги.
Он встал, закрыл лицо и вышел.
Спустя три дня Павсаний нашел в своем доме послание, хотя никто из слуг не мог сказать, как оно попало туда. То, что сообщало послание, заставило его ужаснуться.
Лахгал жив! Клейдемос лгал ему или, того хуже, предал его. Он подумал о бегстве, но понял, что оно равносильно признанию своей вины. И кто же решится предоставить убежище изгнаннику, лишенному власти?
Лучше всего было встретиться лицом к лицу с такой ситуацией. Если, на самом деле, это Лахгал написал послание, а некоторые фразы не оставляли никакого сомнения в этом, то может быть он сумеет убедить его сохранять спокойствие. Или, по меньшей мере, выяснит, кто еще уже что-то знает.
Павсаний решил встретиться с ним в условленном месте. Оно было ему хорошо известно: старая наблюдательная башня, лежащая в руинах, почти на самом конце мыса. Пустынное, покинутое место, обдуваемое со всех сторон ветрами.
Он вошел через обветшалую дверь и услышал голос, который он сразу узнал, звенящий во мраке.
— Говорят, что никто и никогда не возвращается из потустороннего мира, разве не так, Павсаний? И все-таки я здесь. Входи, входи, не стой там.
— Послушай… — начал царь.
— Нет. Слушай ты, — прервал его молодой человек, появляясь из теней полумрака, — сейчас я сильнее тебя.
Рука Павсания потянулась, возможно, случайно, к эфесу меча.
— Ты глупец! — сказал Лахгал. — Ты думаешь, что я настолько неразумен, что не предпринял никаких мер предосторожности на случай, если ты попытаешься убить меня во второй раз? Павсаний опустил руку и голову.
— Я слушаю, — сказал он покорно.
— Я просил тебя прибыть сюда, чтобы узнать, за какой проступок ты приговорил меня к смерти. Если моя преданная, безупречная служба тебе, следование за тобой подобно твоей собственной тени, заботливый уход за тобой во время твоих болезней, потакание твоей похоти…
— Я думал, ты любил меня, — печально сказал Павсаний.
Лахгал презрительно засмеялся.
— Неужели ты так низко пал? Достаточно! Ты знаешь, что не может быть любви между тем, кто командует, и тем, кто служит, — только насилие, выстраданное и навязанное. Поэтому не думай, что можешь попытаться играть моими чувствами к тебе; их вообще никогда и не было. Я посвятил тебе всю свою жизнь, всего себя, подарил верность и преданность в обмен на обещание моей свободы. Честный обмен, человек на человека.
— Я искренне обещал освободить тебя, я бы сделал это.
— Безусловно, — разозлился Лахгал. — Именно так ты думал, когда сделал то, что сделал: освободить меня от всех забот, освободив себя от меня навсегда!
— Не делай из меня посмешище, — прервал царь с печалью в голосе. — И, пожалуйста, послушай, я могу объяснить… если пообещаешь, что отреагируешь на мои слова, не позволишь, чтобы тобой руководила ненависть и мстительная злопамятность. Если ты позвал меня сюда, то ты должен выслушать меня.
— Тогда говори, — холодно ответил юноша.
— Я буду. Но сначала мне хотелось бы узнать, почему Клейдемос солгал мне.
— Действительно, твоя душа слепа, — сказал Лахгал, — если ты видишь предательство там, где оно не существует. Клейдемос честно выполнил все твои приказы, все… кроме одного. Я прочитал свиток, пока он спал, и бежал. Не потому что боялся, что он может убить меня на самом деле. Клейдемос — хороший человек. Но потому что я не хотел, чтобы его мучила совесть. Но я пришел сюда не для того, чтобы говорить об этом, Павсаний; я хочу услышать от тебя другое.
Павсаний почувствовал значительное облегчение, получив такой ответ. Не все еще было потеряно. Он еще мог убедить Лахгала. Он снова начал говорить, не подозревая, что в этот момент произносит свой собственный смертный приговор.
— Я не хотел отнять у тебя твою жизнь, Лахгал, клянусь в этом. Персы заставили меня принять это условие. Я не мог не дать свое согласие по этому пункту; они бы стали подозрительными, все мои планы превратились бы в дым. Я не мог рисковать, чтобы они не стали считать меня врагом. Жизни тысячей людей находились под угрозой. Но ты должен поверить мне, это было против моей воли. С невыразимой горечью я заставил себя подписать этот приказ.
Возможно, тебе и пришлось смиряться со мной и терпеть меня в течение всех этих лет, прожитых вместе, Лахгал, с мыслями только о получении свободы.
Но я любил тебя, и ты не может отрицать искренности моей привязанности. Скажи мне, мой юный друг, я когда-нибудь причинил тебе боль? Разве я не помогал тебе всеми возможными способами? Разве ты не был частью моей жизни, моих планов, моих мечтаний? Конечно, ты вводил меня в заблуждение, позволив мне поверить, что ты также любил меня.
Лахгал смотрел на сломленного человека, жизнь которого сейчас, практически, зависела от милости его врагов. Герой Платей! Эллинский вождь, превратившийся в тень прежнего героя…
Его слова звучали искренне, Лахгал почувствовал, как жалость прокралась в его сердце, но желание отмщения завело его в такую даль, откуда не может быть возврата… И он ответил, используя только слова хитрости и коварства. Павсаний ушел, сожалея, что вообще приказал его убить.
Царь вернулся в Спарту ближе к вечеру, думая о том, как ему связаться с Клейдемосом. Поглощенный этими мыслями, он сначала и не заметил пятерых эфоров перед воротами на Амиклы в окружении приблизительно двадцати вооруженных людей.
Когда он подъехал ближе, то понял, что они ждут его. Эфор Эписфен, стоявший позади остальных, сделал жест, и Павсаний понял, что это конец. Он пришпорил коня, пытаясь скрыться, но копье, брошенное одним из воинов, поразило животное в бок. Конь тяжело упал на землю вместе со своим наездником.
Павсаний рухнул в пыль. Он быстро вскочил на ноги и побежал, его преследователи бежали за ним по пятам. Он был уже около акрополя, растерянно оглядываясь в поисках того, кто мог бы предложить ему убежище. Но все взгляды, которые увидел он, были либо враждебные, либо безразличные, все двери оказались закрытыми для него.
Он нашел убежище в Доме Бронзы: никто не осмеливался осквернить это священное место. Он заперся, задыхаясь, и пошел в угол, чтобы присесть.
Эфоры, не смея войти и арестовать его, забили и забаррикадировали все двери и разобрали крышу. Там и оставался царь, в течение многих дней, мучимый жаждой, под палящими лучами солнца, страдая от голода. Его враги наблюдали за ним безразличными глазами, устроившись на голых балках перекрытий крыши, в ожидании его смерти. Поздно ночью было слышно, как он кричал и ругался.
Потом все стихло.
Эфоры поняли, что священное место будет, тем не менее, осквернено, если он умрет здесь. Поэтому они решили открыть двери и вынести царя наружу, пока он еще жив. Они выволокли его на внешний двор. Дрожа от лихорадочного состояния, он вращал остекленевшими глазами, наполненными ужасом, во ввалившихся глазных впадинах.