Владелец „Небесных врат“ живет в хрустальном дворце, одиноко стоящем на вершине острова. Дворец окружен искусно спланированным парком, где бьют родники, гуляют ручные олени и, благодаря прекрасному климату, круглый год цветут розы и плодоносят апельсиновые деревья. Повелителя изредка можно видеть прогуливающимся по дорожкам райского сада. Его зовут Рубен Яковлевич Вараксин».
* * *
Этот фильм был всего лишь компьютерной моделью, но вкрадчивый голос Абадора за кадром заверил зрителей, что работа по проектированию города уже завершена, и вся мощь Вараксинских миллиардов брошена на претворение в жизнь этой мечты. Вот-вот, совсем скоро, над просторами Арктики, недоступный для радаров и систем спутникового наблюдения, под покровом информационной секретности, будет гордо барражировать корабль-невидимка, город-мираж.
Экран погас. Зрители потрясенно молчали. Поодаль в глубоком бархатном кресле, прикрыв глаза рукой, сидела Диона. Кулибин, изобретатель всего этого чуда, растерянный и бледный, принимал поздравления. Я мог бы подумать, что была продемонстрирована модернистская экранизация Лапутии Свифта, если бы не отцы-основатели этого детища, утопавшие в уютных креслах рядом со мной.
Официальной версией создания летающего города была разработка заполярных, прежде недоступных месторождений нефти, газа и золота. Но истинную цену этому изобретению знал только узкий круг зрителей, молчаливо застывших у погасшего экрана.
Показу предшествовала краткая лекция, из которой явствовало, что мир в его теперешнем обличии проживает последние дни. Человечество уже не в силах остановить глобальное техногенное потепление, но по всем расчетам ожидаемое потепление обернется новым оледенением. Таянье снежных шапок Арктики и Антарктики приведет к прогибам земной коры. Ураганные ветры, цунами и тайфуны сорвутся с цепи и переломят стволы главных океанических течений: Гольфстрима и Куросио. Две трети Европы и Северной Америки обратятся в тундру, и к вымершим, оледенелым мегаполисам можно будет подобраться разве что на ездовых оленях.
В свете этих грозных перспектив летающий город обретал особый апокалиптический ореол священного оплота, Ноева ковчега последних времен.
— Это ужасно, — прошептала Диона, — ужасно все от — первого до последнего кадра…
Она резко встала, пошатнувшись на высоких каблуках. Вараксин сделал неловкое движение, чтобы поддержать ее, но она неожиданно грубо отвела его робко протянутую веснушчатую руку с обгрызенными ногтями и, словно сомнамбула, пошла к выходу. Абадор следовал за ней на почтительном расстоянии.
На просмотр фильма меня пригласил Абадор. Во время сеанса я невольно думал, какое место на острове Блаженных займет мое искусство, вернее, опасное увлечение. Грозную Атлантиду и мифический Авалон некогда называли «островами вечной молодости», с тех самых пор человечество не оставляет мечта о молодильных яблоках. Предполагалось, что при помощи моего эликсира жизни будущие обитатели острова смогут достичь относительного бессмертия. Бессмертие, отмеренное в каплях волшебного эликсира, может стать реальной денежной единицей, потому что золото или любые другие ценности будут умерщвлены и вычеркнуты из обихода.
Но практическое использование моего изобретения меня не интересовало. Моя цель: магическое восстановление «отживших форм» и «наделение их самостоятельными силами жизни», забирала все силы моей памяти и интеллекта.
После просмотра фильма я немедленно вернулся в подвал, откуда выходил все реже. Вышколенный персонал доставлял мне еду с господского стола, спал я тут же, на маленькой кушетке в углу лаборатории.
Теоретическая сторона моей дальнейшей работы едва брезжила предо мной, и я топтался на пороге неведомого, не в силах сделать решающего шага в пропасть истинной магии.
Вдоль стен лаборатории на дощатых стеллажах громоздились колбы с растительными фениксами. На столах застыли груды алхимической утвари. Я часами сидел у пылающего камина, сжимая в руках фиалу с кровью Наи, словно ожидая безмолвного знака. Потом, очнувшись, набрасывался на старинные книги, сваленные грудой на широких полках, и ночь напролет рылся в них в поисках утерянного откровения. Но все откровения были тщательно спрятаны между строками, иногда даже под прикрытием категорических запретов. Все указания моих предшественников сводились к одному: солнечный свет губителен для привидения. Но я пошел напролом и почти сразу же сделал важнейшее открытие: оставленный на солнце «феникс» твердел, и в колбе образовывалось что-то вроде хрупкого скелета, который уже не таял, не рассыпался, но был сухой и темный, словно растение, высушенное в пустыне. Я орошал и питал «скелет» эликсиром, он увлажнялся и на глазах разбухал, напитывался соками, принимая вид обычного срезанного стебля или цветка. Но тем не менее растение не возвращалось в мир живых существ.
Этот опыт полностью зависел от погоды и, должно быть, поэтому удавался только с маленькими объектами. Если бы мне удалось добыть или сконструировать прибор, способный имитировать воздействие солнечной плазмы, то моя работа получила бы продолжение, а может быть, даже была бы блистательно завершена. Оказалось, что фильм Абадора произвел на меня гораздо большее впечатление, но, как мышке в королевском дворце, мне приглянулась там одна-единственная вещь: квантовые пушки на солнечных батареях, охраняющие город от нападения с воздуха.
Прибор, необходимый для продолжения опытов, пока существовал только в моем воображении. Это мог быть квантовый излучатель с кольцеобразным ускорителем типа синхрофазотрона, похожий на большую мортиру, чтобы в его широкое жерло можно было опускать колбу. В жерле пушки будет бушевать «звездный огонь», особое поле, генерирующее первичные активные атомы. Эта праоснова материи облечет призрак, заключенный в колбе, в плотное, земное тело.
Я бегло изложил свою просьбу о солнечной пушке Абадору, оставив все расчеты и тонкости на долю «секретных» физиков. Через несколько дней Абадор, довольно потирая руки, сообщил, что против Вараксинских миллионов ни одна «шарага» не устоит, и безработные физики по чертежам и расчетам «нашего Кулибина» уже собирают нечто неординарное. Вскоре громоздкий агрегат, напоминающий одновременно пушку и школьный микроскоп, был готов. С научной точки зрения он был груб и примитивен, этакий полушарлатанский курьез, как «гиперболоид инженера Гарина». Но это было как раз то, что нужно: прирученный и дозированный термоядерный взрыв.
По моей воле за прозрачными сферами колб протекали дивные мистерии. Я был уверен, что тайна философского камня, «Камня Жизни», полностью разгадана мной. В алхимических книгах философский камень описывается, как сплав двух противоборствующих начал. В древней азбуке алхимиков вода и огонь обозначались двумя равносторонними треугольниками с вершинами, направленными в противоположные стороны. Мужественный огонь устремлен в небо, к своему источнику, а женственная вода под силой земной тяжести стекает вниз. Переплетение солнечного огня с земной водой порождает жизнь, а весь этот процесс символически образует шестиконечную звезду. «Щит Давида» был избран еврейскими каббалистами, как символ вечной жизни. Но если присмотреться, то и русская буква «Ж», сохраняющая свою форму и значение даже в китайской грамоте, имеет шесть лучей и называется «живете». Тайна философского камня, преобразующего грубое в тонкое, земное в божественное, смертное в вечное, оказалась проста. Это — Любовь, слияние мужественного и женственного, их роковое противоборство и неодолимая тяга друг к другу.