— Это катастрофа. Если поползут слухи — конец ее карьере.
Тут у М. вырвался необдуманный вопрос:
— Что, по-вашему, важнее: зрение или карьера?
Господин П. вскипел и одновременно с женой вскочил с кресла:
— Не помню, сударь, чтобы я оговаривал такой выбор, когда мы доверили вам свою дочь.
После их ухода М. нашел свою пациентку в плачевном состоянии. Как мог, он постарался ее успокоить, объясняя, что вид бегающих пальцев, само собой разумеется, мешает ее игре.
— Если это само собой разумеется, почему вы меня не предупредили?
Он указал, что ее зрение улучшается день ото дня и, как только она привыкнет видеть свои пальцы, исполнительское мастерство непременно восстановится.
— Я тоже на это рассчитывала — потому и сыграла трижды одно и то же. И в третий раз получилось еще хуже, чем в первый.
М. не спорил. По собственному опыту он знал, что в искусстве нервы решают все. Сыграл плохо — настроение упало; настроение упало — играешь еще хуже и далее по нисходящей. Но вместо этих соображений он подчеркнул заметное улучшение состояния пациентки. Марию Терезию это не убедило.
— В моей темнице музыка была мне отдушиной. Теперь меня вывели на свет, и если я при этом утрачу музыкальные способности, это будет жестоко и несправедливо.
— Этого не произойдет. Такая дилемма перед вами не стоит. Поверьте, вам это не угрожает.
Не сводя с нее глаз, он заметил, как на ее челе собралась, а потом рассеялась мрачность. В конце концов девушка ответила:
— Если не считать вопроса о болевых ощущениях. до сих пор вы заслуживали доверия. Как вы говорили, так и вышло. Поэтому — да, я вам верю.
* * *
Очень скоро М. упрекнул себя за наивность: пренебречь общественным мнением оказалось невозможно. Группа профессоров медицинского факультета выступила с предложением: запретить использование магнитотерапии в том случае, если М. не сможет продемонстрировать свои результаты на других пациентах, при ярком освещении, перед факультетской комиссией из шести проверяющих; эти условия, как понимал М., грозили свести на нет все результаты. Злые языки уже спрашивали: не проще ли раздать ли всем докторам волшебные палочки, как у М.? Но что еще опаснее — кое-кто ставил под сомнение нравственную сторону этого метода. Не пошатнется ли статус и престиж медицинской профессии, если один из ее представителей будет принимать под свой кров молоденьких девушек, прятать их за тяжелыми портьерами и практиковать наложение рук возле склянок с намагниченной водой, под завывание стеклянной гармоники?
Двадцать девятого апреля 177… года в кабинет М. явилась госпожа П. Она заметно нервничала и даже отказалась сесть в кресло.
— Я пришла за дочерью.
— Она желает прервать лечение?
— Ее желания… Вы слишком много себе позволяете, сударь. Ее желания диктуются желаниями родителей.
М. хранил спокойствие:
— Сейчас я ее приведу.
— Нет. Позвоните, чтобы это сделала прислуга. Я не допущу, чтобы вы заставляли ее плясать под свою дудку.
— Воля ваша.
Он позвонил; горничная привела Марию Терезию; та, чувствуя неладное, переводила взгляд с матери на М.
— Ваша матушка желает, чтобы вы прервали курс лечения и вернулись домой.
— А вы что скажете?
— Скажу, что не вправе оспаривать ваше решение.
— Я не о том. Что вы скажете как врач?
М. бросил взгляд на госпожу фон П.
— Как врач… я скажу, что ваше состояние еще не стабилизировалось. Мне думается, перспектива полного излечения вполне реальна. Но в то же время остается опасность того, что достигнутые результаты в одночасье могут быть утрачены, и тогда все пойдет прахом.
— Вот это другой разговор. В таком случае я остаюсь. Это мое желание.
Тут ее мать, не смущаясь, затопала ногами и завопила; М. еще не сталкивался с такими выходками в имперском городе В. Эта вспышка ярости не вписывалась в естественные границы итальянского темперамента госпожи фон П. и могла бы насмешить кого угодно, если бы только ответом на ее безумство не стали дочкины конвульсии.
— Прошу вас, мадам, держите себя в руках, — негромко сказал М.
От этого замечания мать разъярилась пуще прежнего; видя перед собой обоих провокаторов, она стала поносить свою дочь за разнузданность, упрямство и неблагодарность. Когда М. попытался взять ее под локоть, она бросилась к Марии Терезии, схватила ее за плечи и швырнула головой о стену. Перекрывая женские вопли, М. крикнул своих ассистентов, которые скрутили эту мегеру, готовую вцепиться доктору в горло. Внезапно в этот бедлам ворвался еще один голос:
— Отдайте мою девочку! Прочь с дороги — зарублю!
Дверь пнули ногой, и в проеме, как в деревянной раме, возникла фигура с занесенной шпагой: это был господин фон П. собственной персоной. Ворвавшись в кабинет, он и в самом деле мог продырявить любого, кто стал бы у него на пути.
— Что ж, начните с меня, сударь, — твердо произнес М.
Господин фон П. осекся, не зная, куда кидаться: то ли убивать доктора, то ли спасать дочку, то ли утешать жену. В замешательстве он только сыпал угрозами. Девушка рыдала, ее мать голосила, доктор пытался всех урезонить, отец призывал на его голову проклятья и смерть. М. сохранял достаточное хладнокровие, чтобы вообразить, как юный Моцарт изящно положил бы этот оперный квартет на музыку.
В конечном счете отца привели в чувство, а потом и разоружили. Он, бранясь, ретировался и не вспомнил о супруге, которая еще некоторое время переводила взгляд от М. на свою дочь и обратно, а потом тоже удалилась.
М. тут же принялся успокаивать Марию Терезию — на это ушел у него весь день. Как он и предполагал с самого начала, слепота Марии Терезии была истерической реакцией на столь же истерическое поведение одного из родителей — а скорее, обоих. Ничего сверхъестественного и даже удивительного не было в том, что чувствительная девочка с художественными наклонностями инстинктивно отгородилась от мира, не выдержав таких эмоциональных выплесков. А теперь взбешенные родители, виновные в нынешнем состоянии девушки, вредили ей еще больше.
Что же вызвало этот неожиданный, сокрушительный взрыв? Уж конечно, нечто большее, чем простое неповиновение родительской воле. М. попытался встать на их точку зрения. Девочка ослепла, перепробованы все средства, и вот по прошествии полутора десятков лет появляется какой-то эскулап со своими новомодными фокусами — и постепенно возвращает ей зрение. Прогноз благоприятный, родители вознаграждены за свою любовь, мудрость и смелость. Но потом девочка садится за инструмент — и мир переворачивается с ног на голову. Раньше их слепое чадо было музыкальным вундеркиндом; теперь зрение вернулось, и чадо превратилось в посредственность. Если так пойдет и дальше, на карьере дочки придется поставить крест. Но даже если представить, что она восстановит свое мастерство, у нее никогда не будет той изюминки, которую придавала ей слепота. Девочку ждет судьба заурядной музыкантши, каких множество. Императрица потеряет к ней интерес и отзовет ежемесячное содержание. Две сотни золотых дукатов — шутка ли сказать? А как без такой суммы подступиться к лучшим композиторам, которым они заказывали произведения для своей дочурки?