Короче, направляется мой отец к этой куче выжимок, останавливается шагах в десяти и начинает сосредоточенно принюхиваться. Никакого эффекта. Приближается еще на пять шагов — ничего. Буквально сует нос в этот чан — и только тогда на его лице появляется какое-то выражение. Да и то не столько от запаха кислятины, сколько от того, что говорят ему собственные глаза — и жена. Отец реагирует с любопытством, но без настороженности. Потом на протяжении всего отпуска проверяет, где его подводит обоняние. На заправке должно пахнуть бензином — но нет. Двойной эспрессо в местном баре — не пахнет. Ползущие по выщербленной стене цветы — не пахнут. Вино, налитое для пробы на донышко услужливым официантом, — не пахнет. Мыло, шампунь — эффекта ноль. Дезодорант — то же самое. Это, как признался мне отец, просто дикость: опрыскиваешь себя дезодорантом с приятным запахом, чтобы не допустить появления неприятного запаха, — и не чувствуешь ни того ни другого.
Родители условились до возвращения домой ничего не предпринимать. Мама уже готовилась пилить отца, чтобы тот позвонил в поликлинику. У них не было привычки по любому поводу дергать врача. Но каждый считал недомогания другого более серьезными, чем свои собственные. Потому она и готовилась его пилить. На худой конец, одному из супругов не возбранялось просто снять трубку и записать другого на прием.
В тот раз отец даже не упрямился. Я спросил, с чем это связано. Он помолчал.
— Ну, если хочешь знать правду, сынок, это связано с тем, что я не чувствую, как пахнет твоя мама.
— То есть ее духи?
— Нет, не духи. Кожа… Тело.
В его глазах отразилась мечтательная нежность. Меня это не смутило. Он по-мужски свободно высказал те чувства, которые испытывал к жене. В некоторых семьях родители выставляют напоказ супружеские эмоции в назидание детям: смотрите, мол, какие мы еще молодые, пылкие, просто картинка, видите? Мои предки совсем не такие. И от этого я им еще больше завидовал — оттого, что им не было нужды рисоваться.
* * *
Когда наша группа выходит на пробежку, Джейк всегда руководит: задает темп и смотрит, чтобы никто особенно не отставал. В первых рядах, набычившись, бегут толстяки, которые то и дело сверяются с часами и пульсомерами и почти не разговаривают, разве что об уровне обезвоживания и сжигании калорий. Замыкают группу те, кому не хватает здоровья, чтобы на бегу еще и трепаться. А в середине — все остальные, кто может и пробежаться, и потрепаться в охотку. Но существует непреложное правило: никто не должен донимать разговорами кого-то одного, даже если это постоянная парочка. Так вот, как-то в пятницу, вечером, я сбавил темп, чтобы бежать в ногу с нашей новенькой — Дженис. Ее спортивная форма была куплена явно не в местном магазинчике, где одеваются все наши: покрой более свободный, трикотаж более шелковистый, с ненужными прибамбасами.
— Что тебя привело в нашу глухомань?
— Да я тут уже два года живу.
— И что тебя сюда привело два года назад?
Она пробежала несколько ярдов.
— Бойфренд.
Эх. Еще несколько ярдов.
— Бывший.
Ага, уже лучше: не иначе как хочет убежать от этой истории. Но я не стал докапываться. Тем более что у нас в группе есть еще одно правило: на бегу не углубляйся в проблемы. Никаких разговоров о британской внешней политике или о личных переживаниях. Это смахивает на инструкции для парикмахеров, но правило на самом деле полезное.
— Осталось всего ничего — пара кэ-мэ.
— Ну-ну.
— Может, потом куда-нибудь сходим?
Она повернула голову в мою сторону и подняла глаза.
— Ну-ну, — повторила она с улыбкой.
Разговаривать с ней было легко — наверное, главным образом потому, что я только слушал. Ну и конечно, глазел. Стройная, подтянутая фигура, темные волосы, безупречный маникюр и чуточку асимметричный носик, который сразу меня возбудил. Она все время двигалась, жестикулировала, поправляла волосы, смотрела то в сторону, то на меня — это завораживало. Рассказала, что работает в Лондоне референтом заведующего отделом в редакции женского журнала, о котором я краем уха недавно слышал.
— Небось, пробные духи на халяву перепадают?
Замолчав, она уставилась на меня в упор; я слишком мало ее знал, чтобы разобраться: она и вправду разозлилась или только делала вид.
— Не верю своим ушам: это первый вопрос, который ты задал насчет моей работы?
По-моему, вопрос как вопрос.
— Ладно, — ответил я, — давай, как будто я уже задал четырнадцать нормальных вопросов насчет твоей работы. А теперь — вопрос номер пятнадцать: «Небось, пробные духи на халяву перепадают?»
Она рассмеялась:
— Ты все действия совершаешь не в том порядке?
— Только по приколу, — ответил я.
* * *
Мать с отцом стройностью не отличались, но округлые формы их ничуть не портили. Двигались они мало и после сытного обеда любили вздремнуть. Мои спортивные занятия казались им мальчишеством: это была единственная тема, на которую они говорили со мной так, будто мне пятнадцать лет, а не тридцать. По их мнению, всерьез заботиться о своей спортивной форме требовалось военнослужащим, пожарным, полицейским и так далее. Как-то раз, наведавшись в Лондон, родители оказались перед зданием фитнес-центра, где можно было заглянуть в окно и понаблюдать, чем занимаются посетители. Вообще говоря, это задумывалось для привлечения публики, но мои родители пришли в ужас.
— У них у всех был такой суровый вид, — рассказывала мама.
— А еще почти все были в наушниках и слушали музыку. Или таращились в телевизор. Можно подумать, чтобы сосредоточиться на занятиях физкультурой, нужно о них забыть.
— Они целиком подчинили себя этим тренажерам, целиком и полностью.
У меня хватило ума не расписывать удовольствие и пользу от этих занятий, начиная от активизации мыслительной деятельности и заканчивая усилением потенции. Это не бахвальство, а простая констатация фактов. Которые, между прочим, подтверждены солидными исследованиями. Джейк, заядлый турист, который всех своих девушек тащит в походы, открыл мне такой парадокс. Допустим, шел ты часа три-четыре, нагулял аппетит, сытно поел, лег в постель — и тут же вырубился. А вот если отмахать часов семь-восемь, такого голода не почувствуешь, зато в постели, как ни странно, аппетит будет зверский, причем у обоих. Вероятно, этому есть научное обоснование. А может, снижение ожиданий практически до нуля высвобождает сексуальную энергию.
Об интимной жизни моих предков распространяться не буду. У меня нет причин считать, что она хоть в чем-то не соответствовала их желаниям — понимаю, это звучит довольно коряво. Не могу знать, была ли им дарована счастливая возможность оставаться активными на склоне лет, или же они без сожаления закрыли эту страницу. Как я уже сказал, родители всегда держались за руки. Танцевали с каким-то сосредоточенным изяществом, подчеркнуто старомодно. На вопрос, который мне не приходило в голову задавать, ответа не требовалось. Потому что я видел, какой взгляд был у отца, когда он признался, что перестал ощущать мамин запах. Занимались они в ту пору сексом или нет — особой роли не играло. Потому что между ними сохранялась близость.