И тот факт, что «мы» разговариваем об этом в доселе не практиковавшейся властной манере, показывает, что произошел другой сдвиг. Как и во время Отречения 1936 года, сейчас поговаривают о конституционном кризисе. Кризиса нет ввиду того, что не существует никакой конституции, к которой можно было бы апеллировать; скорее есть адипозные [105] мнения группы политических и духовных серых кардиналов, которые дерзают быть моральными арбитрами. Когда Эдуарда VIII — как и Чарльза, поздно женившегося — вынудили подписать отречение, визирями, распоряжавшимися делами, были премьер-министр, архиепископ Кентерберийский и главный редактор The Times. Согласно историку А. Дж. Гэйлору, эти трое «директоров общественной жизни» впоследствии чувствовали себя так, «будто бы они одержали триумф над слабостью, унаследованной от 1920-х».
В настоящий момент главные псевдоконституционные вопросы, о которых идет речь, заключаются в следующем: может ли Диана стать коронованной королевой, если они с Чарльзом живут раздельно; и не следует ли Чарльзу отказаться от трона в пользу своего старшего сына Уильяма? Директора общественной жизни тем временем тоже уже не те. Принадлежащая Руперту Мердоку Times гораздо менее влиятельна, премьер-министр — инертный лоялист, а архиепископ Кентерберийский из той братии, чей символ веры — подпевать погромче. Дворец утратил сноровку самому задавать повестку дня, а власть захватили распоясавшаяся свора редакторов таблоидов, специалисты по опросам общественного мнения и эксперты по монархии. Поэтому Чарльза и сейчас, и дальше будут подвергать некоему неформальному суду морали и популярности. Без вопросов, он легитимный наследник трона, он по-прежнему в здравом уме и его всю жизнь обучали выполнять функции монарха. Все это хорошо, но как насчет того, что он ходил налево за спиной у самой популярной женщины Британии?
И потом, есть еще и вопрос денег — венчающий всю эту фамильную драму. Он возник с мстительной внезапностью в отблесках пожара Виндзорского замка. Обычно хорошее пламя полыхает в предсказуемой манере, производя что-то вроде смягченного эффекта рейхстага. (Можно даже представить себе младшего члена королевской семьи, подпаливающего замок, чтобы вновь привлечь к себе симпатию публики.) Но на этот раз вышло ровно наоборот. Питер Брук, министр по делам Охраны Наследия, несомненно, воображал себя верноподданным чиновником и не вызывающим нареканий гражданином, когда объявил на следующий день в Палате общин, что государство возьмет на себя предположительно составляющий £60 миллионов счет за реставрацию «этой наиболее бесценной и горячо любимой части нашего национального наследия». Букингемский дворец подтвердил, что сама королева заплатит только за ремонт поврежденных артефактов из своей частной коллекции — не бог весть какие расходы судя по всему — пара ковров и люстр и несколько предметов, поцарапанных пожарными. Обе стороны согласились, что финансовая позиция ясна. Винзорский замок принадлежал не Королеве как частному липу, но короне; следовательно, корона, то есть государство, то есть налогоплательщик, должна будет раскошелиться.
Однако налогоплательщик не проявил излишнего восторга по поводу того, что делалось от его или ее имени. Да, £60 миллионов, распределенные на несколько лет, — для национального бюджета тьфу, примерный эквивалент пары бутылок помоечного кларета из паддингтонской винной лавки. Но налогоплательщику к нынешнему моменту уже много лет консервативное правительство твердило, что общественные услуги должны сокращаться, они должны быть эффективными, окупаться — вся эта лицемерная политическая риторика, к которой то и дело прибегают, чтобы оправдать закрытие больниц, школ, библиотек и так далее. Почему бы не применить точно так же этот принцип и эти пышные обороты к общественным услугам, которыми обеспечивается королевская семья?
Конечно, часто затруднительно определить, что именно думает «общественность». В делах, касающихся августейшей фамилии, «общественная позиция» формировалась скорее из ad hoc [106] опросов общественного мнения и меняющихся точек зрения монархистских, как правило, газет. Судя по февральскому опросу 1991 года, почти восемь человек из десяти считали, что королева должна платить налоги; некоторое время спустя Sun выяснила, что 59 553 ее читателя полагали, что королева должна финансировать ремонт Видзорского замка, тогда как всего лишь 3843 полагали, что этим должно заняться государство. Никто, следует подчеркнуть, не вышел из-за этого на улицы; никто не размахивал пиками и не смазывал их жиром, чтобы они получше входили в дубовые виндзорские головы. Но советники монархии могут точно различить, что всего лишь соломинка на ветру, а что больше похоже на здоровенный стожище сена. Так что это не было всего лишь совпадением, когда через два дня после беспрецедентной просьбы королевы о том, чтобы публика проявила симпатию, премьер-министр объявил, что она и принц Уэльский согласились платить налог на свои личные доходы, что пять младших по ранжиру членов семьи — принцесса Анна, принцы Эндрю и Эдуард, принцесса Маргарет и принцесса Алиса — будут в будущем оплачиваться из кармана королевы, экономя таким образом в Цивильном листе по £900 000 в год. Мистер Мэйджор обратил внимание на то, что королева сама инициировала дискуссии по этому вопросу еще летом, задолго до появления дымка в Виндзоре. Sun поздравила своих читателей захлебывающимся от самодовольства выносом: «ВЫ СКАЗАЛИ — ОНА УСЛЫШАЛА» и провозгласила победу «Власти Народа».
То была крошечная победа, триумфальный писк протеста после десятилетий лебезящего почтения. Нация, которая три с половиной столетия назад не постеснялась казнить Карла I, слишком долго морщилась от идеи проверять корешки чеков своего повелителя: необлагаемость королевы налогом рассматривалась так или иначе как часть ее уникальности, ее великолепия, ее чар. Королевский нал лучше всего обсуждать, спрятавшись под одеялом и на преклоненных коленях. Последний раз при пересмотре денежного содержания Виндзоров — в 1990-м, когда премьер-министром была миссис Тэтчер, а ее Канцлером казначейства — мистер Мэйджор, было подписано десятилетнее, гарантирующее индексацию, защищенное от инфляции соглашение, которое сопровождалось специальным обещанием правительства, что новых докладов о том, как королева потратила свои деньги, не будет обнародовано до 2000 года.
Большинство людей, всколыхнувшихся от кивка королевы фискальному обложению, очевидно, верили, что попадание Елизаветы в лапы молодцев из Налоговой была значительным конституционным прорывом. Но когда впервые, в 1842-м, на перманентном базисе был введен подоходный налог, тогдашний премьер-министр, сэр Роберт Пил, убедил королеву Викторию платить этот новый сбор на весь ее доход, из каких бы источников он ни поступал. Так она и делала вплоть до своей смерти в 1901-м, с какового момента главным сюжетом этой темы была монархия, пытающаяся, с возрастающим успехом уклониться от всех, каких только можно, налогов. Первый шаг сделал Эдуард VII, когда вступал в должность, но его надуло правительство, которое в тот момент вело крупнозатратную Бурскую войну. Однако Георг V настоял, чтобы цивильный лист был освобожден от налогообложения, а Георг VI, в результате ряда договоров, скрытых от парламентских проверок, добился, чтобы его личный доход также был объявлен неприкосновенным. Такова была позиция в течение последних пятидесяти шести лет.