Энтони Ховард, видавший виды политический обозреватель и бывший редактор New Statesman, сообщил мне об этой детали — по которой сразу видно человека дела — с трепетом в голосе: «Мне никогда не приходилось сталкиваться с кем - нибудь, кто бы так быстро ел. То есть я и сам быстро ем, но ведь я еще и с половиной своей печенки не управился, а он уже тут как тут, сидит с пустой тарелкой».
Победа мистера Блэра была успехом тех лейбористов, которых в настоящее время называют «модернизаторами». В какой-то мере политическая борьба — это схватка разных терминологий: пришпиль себе на грудь лучший ярлык и нашлепни худший на спину своего противника, желательно в том месте, где лучше всего входит нож. В партии Тори много лет лягались друг с другом «мокрые» и «сухие» (теперь эти междоусобицы плавно перетекли в сражения между «консолидаторами» и «радикалами»). В лейбористской партии в течение долгого времени борьба шла между «умеренными» и «воинствующими» (причем некоторые отъявленные соглашатели пытались разрешить этот конфликт лингвистически, объявив себя «умеренно воинствующими»). Сейчас это скорее «модернизаторы» против «традиционалистов». Модернизаторы бились за то — помимо всего прочего, — чтобы лейбористы вновь стали выбираемыми: для этого нужно было навести марафет, демократизировать внутреннюю избирательную систему, уменьшить влияние профсоюзов, принять сколько - то рыночных реалий. Кое-кто посматривал на такого рода деятельность как на классическое предательство правой буржуазии. На выборах лидера ультралевые в избирательных округах не без остроумия окрестили Блэра «ликвидационистским кандидатом»; о том, насколько глубокие подозрения вызывали модернизаторы, можно судить по недавнему замечанию маститого gauchisteТони Бенна: «Если присмотреться к апартеиду в Южной Африке, то выяснится, что он никуда не делся после того, как Нельсон Мандела обзавелся розой в петлице, новым костюмом, новым политическим курсом и Saatchi &Saatchi» [194] . Однако позиции модернизаторов сильнее, и не в последнюю очередь потому, что их ярлык оказался удачнее. «Традиционалисты ненавидят, когда их называют традиционалистами», — сказал мне один журналист, парламентский корреспондент. И если воровство табличек с именами продолжится, им даже не позволят называть себя левыми слишком долго. Вот что заявил Тони Блэр перед выборами: «Многие из тех, кто называют себя левыми, вовсе не находятся слева, если левый значит — радикальный. Они просто представляют некий вид консерватизма».
Так старых левых кастрировали словами. Для модернизаторов заскорузлый, допотопный социализм мертв. Они настолько самоуверенны, что утилизируют сейчас даже само слово «социализм». Раньше этот термин был жупелом, и в лейбористском манифесте 1992 года он так и не появился на том, по-видимому, основании, что, как предполагалась, вызывал у политических незнаек непреодолимый рвотный рефлекс. Сейчас он опять робко возвращается в пользование — отчищенный от своих старых ассоциаций, будто крашеная - перекрашенная дверь, которую погрузили в кислотную ванну и вынули оттуда словно только что выструганной из свежей древесины. Как выразился на предвыборном митинге в Кардиффе Тони Блэр: «Наше принципиальное убеждение состоит в том, что для индивидуального успеха необходим сильный объединенный социум. Поэтому мы называем это: социализм». Мистер Блэр даже опубликовал в Фабианском обществе [195] брошюру, по срокам приуроченную к выборам, под дерзким заголовком «Социализм». Его социализм, или, чтоб уж не пропадал зря его окказиональный и разрежающий дефис, социализм, не имеет отношения к плановой экономике, классовым столкновениям и частной собственности; скорее этот термин обозначает государственное партнерство и мягкий интервенционализм, стимулированный теми «идеями, которые ассоциируются с левизной, — социальная справедливость, сплоченность общества, равенство возможностей и общность интересов».
Речь Тони Блэра, посвященная его официальному вступлению на пост лидера, не относилась к тем, в которых ты декларируешь свои политические убеждения; скорее пришла пора повернуться лицом к народу и исполнить свой коронный куплет. Мистер Блэр справился с этим замечательно. Он не великий оратор, хотя на фоне мистера Мэйджора от него этого и не требуется; по сравнению с говорящими весами он в любом случае Демосфен. И, как бы то ни было, практически невозможно одновременно ораторствовать перед переполненным залом и телевизионной камерой; это как быть в одно и то же время театральным и телевизионным актером. Однако он казался весьма польщенным оказанным ему доверием и в достаточной степени взволнованным, чтобы оставить в голосе некоторый трепет, и говорил с той пылкостью, которая заставляет зрителей слегка краснеть, если они сами не чувствуют примерно такую же пылкость. (В этом нет ничего дурного, поскольку не всякая польза входит в мир посредством добродетели и честности: вина и лицемерие также годятся.) Коронный куплет мистера Блэра, как все куплеты, состоит не только из звуковых, но и из вербальных фрагментов, и его речь не особо пострадала бы, если попросту проиграть ключевые слова в том порядке, в котором он их использовал: «Ответственность / доверие / доверие / служба / преданность / достоинство / гордость / доверие / миссия / обновление / миссия / надежда / перемены / ответственность / миссия / дух / общность / общность / гордость / гордость / социализм / перемены / неправильно / правильно / неправильно / правильно / неправильно / правильно / общественность / энтузиазм / здравомыслие / перемены / перемены / перемены / сплоченность / общность / по-новому / еще / воодушевлять / ратовать / перемены / прогресс / вера / служить / служить / служить».
Несколько дней спустя я оказался в Палате общин, в комнате Теневого Кабинета — у меня была назначена аудиенция с новым лидером. Это довольно сумрачное, с высоким потолком, помещение с окнами на северную сторону Вестминстерского моста. Как всегда перед концом сессии, здесь творился страшный кавардак: складной стол для переговоров закрыт, увесистые стулья, обтянутые зеленой кожей, свалены в углу как бог на душу положит. В этом казенном зале выделялись две вещи: элегантные латунные дверные петли дизайна Пуджина, и некий том в переплете ярко-алой кожи, который лежал рядом с брошенной курткой мистера Блэра. Ага, подумал я, дай-ка я проверю, чего он там листает себе в передышке между интервью. Это оказался экземпляр Нового Завета. Я застыл, скованный агностическим холодом; то есть я знал, что этот малый был нешуточным христианином и все такое, но это уж как-то было через край. А дальше он что, заставит вынести из Вестминстерского дворца автоматы по размену денег… Краем ногтя я приоткрыл титульный лист — и обнаружил там подклеенную карточку с сегодняшней датой и подписью Тони Ньютона, лидера Палаты общин. Судя по всему, мистер Блэр должен был идти во второй половине дня к королеве, и этот том был его поощрительным призом за то, что, в силу своего нового назначения, он сделался членом Тайного Совета [196] . Признаться, в этот момент я испытал некоторое облегчение.