Поэтому у него не было выбора. Он рассчитывал, что, раз ложь не помогла восстановить барьеры, это сделает правда. Он покажет Саре, кто он есть на самом деле, и это отпугнет ее, и она вернется обратно в свой джемовый мир. Сейчас он не мог думать о ее неприязни к приготовлению джема. Он не мог думать ни о чем, что могло бы ослабить его, сейчас, когда ему понадобится вся его сила.
Салливан открыл дверь до того, как она успела постучать.
Он надеялся, что его чувства не были написаны на его лице. Сара не должна узнать, что он обожал ее маленькое розовое платье в фиолетовый горошек. Она не должна понять, что ему хочется в последний раз почувствовать запах ее волос. Она не должна увидеть, что ему хочется потрепать пса за ушко.
Сара Макдугалл никогда не должна почувствовать, что для его сердца она была желанным гостем.
Салливан отступил назад, прочитав всю правду на ее лице. Правду более пугающую, чем любое его откровение о себе. Сара же на всякий случай, если он вдруг неправильно растолковал выражение ее лица, произнесла эту правду вслух.
Она подошла и посмотрела ему в глаза. Он надеялся, что его взгляд был отчужденным и неподатливым. Но даже если он и был таким, ее это не остановило. Сара сделала то, что Оливер ожидал от нее. Она сделала самый смелый поступок, который можно было сделать. Она призналась в своей уязвимости.
— Я так скучала по тебе, — сказала она тихо, но уверенно.
«Я тоже по тебе скучал. Было ощущение, будто мое сердце разрезано пополам», — пронеслось у него в голове.
Но он ничего не ответил, надеясь, что это остановит ее. Но она продолжила, отчаянно ища ответ на его лице:
— Оливер, я люблю тебя.
«Я тоже тебя люблю. Так сильно, что не буду делать того, чего мне больше всего хочется», — про себя подумал он.
Потому что ему хотелось сложить свое оружие у ее ног. Сдаться. Ему хотелось крепко обнять ее и покрыть поцелуями каждый сантиметр ее милого личика.
Но если он любит ее, действительно любит, то ему нужно отпустить ее. Ему надо отпугнуть ее раз и навсегда. Сара заслуживает лучшего, чем он.
— Зайди, — пригласил он и отступил, придерживая дверь, пока она входила в дом.
Пес буйно приветствовал его. Салливан глубоко вдохнул и проследовал за ней в гостиную.
Ее вид, когда она сидела на его диване, напомнил ему тот первый раз, когда она пришла. Полотенце у его ног. Ее обвинения, что он учился декорированию помещений у Аль-Капоне. Ее румянец на щеках. Тот день, который не кончался.
Он размышлял, что же делать дальше. Предложить ей напиток? Нет, это слабость, способ оттянуть момент истины. Это не простой разговор. Это конец, и чем быстрее он с этим разберется, тем лучше для них обоих.
Он сидел в кресле напротив нее.
— Мне нужно кое-что сказать тебе.
Она кивнула. Как же она наивна…
— Я был женат. Когда мне было двадцать. Этот брак продлился не дольше помолвки звезд Голливуда, только без блеска. Я не сказал тебе об этом, потому что, если честно, не видел в этом смысла. Я могу поделиться своим прошлым только с той, с которой я планирую свое будущее. И ни с кем другим.
Он заметил небольшую победу. Она вздрогнула. Часть храбрости улетучилась с ее лица и уступила место неуверенности.
— Ты мне уже говорила, что у твоего жениха была любовница. Что ж, у меня тоже была. И это уничтожило мой брак.
У нее отвалилась челюсть, она не поверила ему. Может быть, проще заставить ее поверить в это, но потом он вспомнил, что его правды будет достаточно, чтобы отпугнуть ее. Ему не нужно было что-то придумывать или приукрашивать.
— Моей любовницей была не женщина, — тихо сказал он. — Это была моя работа. Для меня это была не просто работа. Это было даже больше, чем любовница. Она требовала все, что я мог дать ей, а когда я думал, что у меня больше ничего не осталось, она требовала больше. Я был молод, моя жена тоже. Она имела право думать, что она для меня была на первом месте, но это было не так. На первом месте была работа. Она никогда не могла понять этого. Для меня это никогда не было просто очередной насильственной смертью. Это никогда не было просто очередным трупом, очередным убийством, просто работой. Для меня это были чьи-то разбитые мечты. Семьи, которые уже никогда не будут прежними. Это мать, всю ночь ждущая новостей от своего сына, и молодая беременная жена, ревущая во весь голос на полу, только что узнавшая, что ее муж мертв. Для меня найти того, кто сделал это, было смыслом жизни. Таким образом я чтил ушедших. Когда я мог — я раскрывал дело. Если я не мог этого, я сильно мучился.
Он собрался с мыслями, взглянул на нее и нахмурился от того, что увидел. Сара наклонилась к нему, а ее мягкий взгляд был прикован к его лицу. Она явно не понимала того, что он хотел донести до нее.
— А ты не думаешь, — спросила она его, — что эта преданность работе была вызвана тем, что произошло с твоими родителями? Что каждый раз ты пытался узнать, кто разрушил твою семью? Каждый раз ты пытался изменить то, чего уже нельзя изменить?
Салливан уставился на нее. Если он будет смотреть на нее слишком долго, то может утонуть в этих глазах и забыть, что хотел сделать. Он не хотел, чтобы она увидела его любовь. Салливан хотел, чтобы Сара поняла, что он живет в совершенно другом мире, нежели она. И что их пути не могут сойтись.
— Я жил и дышал в мире настолько жестоком и уродливом, что он способен разбить твое сердце.
Сара, казалось, совсем не верила, что тот мир, в котором он жил, мог разбить ее сердце. Но это только из-за того, что она невероятно наивна.
— Я пытаюсь сказать тебе, что каждое дело осталось шрамом на моей душе. Каждое забрало с собой часть меня, но при этом и оставило мне кое-что. Знаешь, сколько дел я расследовал?
Широко раскрыв глаза, она покачала головой.
— Двести двенадцать. Сара, это очень много шрамов.
Не надо было обращаться к ней по имени. Потому что она восприняла это как приглашение. Она встала с дивана и села на подлокотник его кресла, одной рукой обняв его за плечи, а другой поглаживая его волосы.
— Некоторые люди говорят, — медленно сказала она, — что картина без теней является незаконченной. Может быть, про человека без шрамов можно сказать то же самое.
— Я пытаюсь объяснить тебе, что ты не знаешь меня.
— Хорошо, — деликатно ответила она. — Расскажи мне больше.
Что-то было не так. Он не отпугивал ее, но при этом слова так и просились выйти наружу, подобно воде через пробитую плотину.
— Мое последнее дело было в Детройте, — продолжил он, не прекращая, чувствуя необходимость все высказать. — Я считал, что узнал темноту человеческого сердца вдоль и поперек, но только тогда я узнал, насколько мрачно в моем собственном сердце. Тогда я столкнулся лицом к лицу со своей собственной тьмой.