— Ты мне морочишь голову.
— Ничуть. Разве я похож на человека, который опасается за свою жизнь?
Я отрицательно покачал головой и раздраженно вздохнул.
— Нет никакой разницы между этим миром и миром Пятой авеню, — сказал Шенц. — В жизни полно мерзавцев. Одни носят дорогие костюмы и обманывают миллионы людей, у других в ботинках зияют дыры, и они грабят магазины. Ты только вспомни об этих мерзких воришках из Таммани-Холл [26] . Единственная разница между ними и местными в том, что преступления тех освящены законом, а грабители из этой части города считаются достойными осуждения.
— Убийств на Пятой авеню происходит меньше.
— А ты подумай обо всех этих беднягах, которые заживо гниют на одной из Ридовских обувных фабрик. Тут ведь только вопрос времени.
— И все же я не уверен, что согласен с тобой.
— Как тебе угодно, — хохотнул он.
— Но теперь я скажу кое-что такое, что вызовет сомнения у тебя.
— Попробуй.
— По дороге домой от Ридов тем вечером я встретил одного слепого человека, некоего мистера Уоткина…
И я поведал ему всю историю, включая и сказку миссис Шарбук о снеге и одиночестве.
Я взглянул на Шенца и увидел, что он откинулся к спинке своего стула и глаза у него закрыты. На мгновение мне показалось, что сигарета одолела его и он теперь пребывает где-то в иной стране, где девы с нимбами резвятся с ягнятами, а рыцари в доспехах прижимаются металлической грудью к пышным бюстам наяд, но тут он произнес одно слово.
— Спасение, — сказал он слабым голосом и устало наклонился вперед, вперив в меня взгляд своих остекленевших глаз.
— Спасение? — переспросил я.
— Да, твое спасение, — сказал он и улыбнулся.
— И что ты хочешь этим сказать?
— Ты говоришь, что играешь в прятки ради денег. Чисто торгашеский подход, вполне отвечающий духу времени. Но ты идешь еще дальше и говоришь, что с этими деньгами сможешь бежать от общества и найти драгоценное пространство, которое тебе необходимо, чтобы раскрыть свои способности и создать что-нибудь достойное твоего мастерства и умения. Эта история про Альберта Райдера — что-то я ее не понимаю. Этот тип, кажется, кроме грязных луж, ничего толком делать не умеет, но если ты им восхищаешься, то пусть так оно и будет. Но вот что касается дурацкого предложения этой женщины, то оно может оказаться для тебя обоюдоострым мечом спасения.
Я и не подозревал, что мне требуется спасение.
— Требуется. Во-первых, — сказал он, — ты должен это сделать в память о М. Саботте. Ты не хуже меня знаешь, как ты с ним паршиво обошелся на исходе его дней. Нет… давай не будем изображать уязвленную гордыню. Когда он стал помехой твоей растущей известности, ты от него освободился — как грязь с ботинка стряхнул. Теперь тебе представляется шанс оправдать те надежды, что он возлагал на тебя, и воздать ему за все, что он для тебя сделал.
— Саботт сошел с ума, — сказал я в свою защиту.
— Сошел с ума или просто искал то, что ищешь сегодня ты? Не забывай, я ведь был с тобой в тот день на Мэдисон-Сквер, когда эти благородные джентльмены предлагали тебе внушительные суммы, чтобы ты написал их портреты. А тут откуда ни возьмись старик Саботт — простирает руки к небесам и разражается громкими тирадами. Ты ведь помнишь — он так разволновался, что свалился в канаву! Я тебя тогда совсем не знал, но я думал, что ты учился или учишься у него, и сказал тебе: «Пьямбо, разве это не твой знакомый?» Но ты ответил, что не знаешь его, и пошел дальше, оставив его там.
— Ну хорошо, Шенц, хорошо. Ты сказал все, что хотел.
— Я это говорю не для того, чтобы уязвить тебя, а чтобы показать — за тобой остался неоплаченный долг. Не Саботту — ему уже ничем не поможешь, — а самому себе. Твое предательство до сих пор тяготит тебя.
— А какое это имеет отношение к миссис Шарбук?
— Другая сторона меча. Ты, Пьямбо, лучший из известных мне художников. Ты растрачиваешь свой талант на то, чтобы зарабатывать себе положение и деньги, увековечивая лики посредственностей.
— Лучший? — спросил я, издав короткий резкий смешок.
— Я не шучу. Ты видел мои работы. Что ты скажешь о моих мазках?
— Разнообразные и впечатляющие.
— Ну да, все хорошо и замечательно, но в тот вечер, когда ты бежал от Ридов, я выбрал минутку и подошел поближе к портрету его жены, чтобы рассмотреть твои мазки. И знаешь, что я увидел?
— Что?
— Ничего. Я не увидел ничего. Теперь существуют способы скрывать мазки. Но все они, как ты сам прекрасно знаешь, достаточно грубые: направление движения кисти очевидно. Я посмотрел, посмотрел и понял, что при каждом твоем прикосновении к холсту словно происходит взрыв цвета. Я видел, как ты работаешь, — ты весь выкладываешься. Твой напор, жизненная сила происходят вот отсюда, — он медленно приложил кулак к своей груди. — И все эти способности служат тебе для того, чтобы ты лгал о том, что видишь и чувствуешь.
Я ничего не ответил. Если поначалу я разозлился на него за напоминание о случае с Саботтом, то теперь не чувствовал ничего, кроме благодарности. Он подтвердил все то, что было известно моему сердцу.
— Я бы на твоем месте, — сказал Шенц, — написал эту миссис Шарбук, имея в виду заработать как можно больше денег. Если ты считаешь, что таким способом сможешь обрести свободу, то давай — вытряси из нее как можно больше.
— От меня ведь в конечном счете требуется только профессионально выполненный портрет.
— Нет, ты должен в точности передать ее черты.
— Но как? Я не знаю, помогает ли она своими рассказами или уводит меня в сторону.
— Да, — рассмеялся Шенц, — эта история о науке чтения снежинок довольно нелепая. Но есть способы преодолеть эти трудности.
— Какие?
— Двойная игра. Я уверен, мы сможем выяснить, как она выглядит. Я не знаю ни одной женщины с такой кучей денег и без прошлого. Если нет ее фотографий, то она должна существовать в чьей-нибудь памяти. Нужно только поискать, и она обнаружится.
— Мне это и в голову не приходило. Это кажется нечестным.
— В отличие от портрета миссис Рид? Я даже тебе помогу.
— Ну, не знаю.
— Ты только представь себе жизнь без всяких забот и обязательств, которую ты сможешь купить на эти деньги.
После этого разговора он провел меня в свою мастерскую и показал первые законченные наброски детей Хастеллов.