Король поднялся и подошел к одной из жаровен, чтобы согреть замерзшие пальцы. В его душу глубоко въелась тоска: королева Элеонора, его прекрасная, как сама Мадонна, жена-испанка, умерла; Бёрнелл, лукавый старый канцлер, тоже умер, и с тех пор чувство утраты постоянно угнетало короля. Он остался в одиночестве и никому не доверял — а именно сейчас ему требовался человек, которому можно было бы довериться: в Шотландии вспыхнуло восстание, тайные намерения короля подчинить ее власти английской короны были погублены — шотландские лорды вознамерились посадить на трон собственного короля, будь он даже сам Дьявол, — лишь бы не повиноваться приказам из Вестминстера. Гасконь, богатая провинция Англии в юго-западной Франции, тоже уплыла из рук — в течение какого-то месяца ее захватили коварством и обманом.
Король Франции Филипп IV, внук Людовика IX Святого, — воистину князь лжецов, горестно размышлял Эдуард, он способен снискать похвалу самого Вельзевула, властелина лжецов. У Эдуарда вырвался стон при мысли о том, как его одурачили: произошла небольшая стычка из-за нескольких замков на границе Гаскони и Франции, и Филипп, номинально бывший сюзереном Эдуарда на землях герцогства Гасконь, потребовал, чтобы область была передана ему на тридцать дней — до тех пор, пока не уладится спор. И любезный родной братец, Эдмунд, согласился на это, позднее оправдывая свои действия всяким законоведческим вздором. Французы немедленно заняли Гасконь, а потом Филипп IV, этот белолицый прохвост и мерзавец, отказался возвращать ее. Его войска хлынули в герцогство, словно мощная река, рушащая плотину, и все было потеряно.
Эдуард взывал с горькими жалобами на Филиппа к Папе Римскому и к другим владыкам Европы. О да, они сочувствовали ему. Они полагали, что это вопиющее нарушение феодальных прав вассала. Но Эдуард понимал, что помогать ему они не станут, что, несмотря на все их вежливые дипломатичные уверения, за глаза они потешаются над ним. Однако это было лишь началом: лазутчики Эдуарда стали присылать ему донесения о большом тайном замысле Филиппа — запереть Англию во вражеское кольцо, коварно действуя через Шотландию, Уэльс, Ирландию и Гасконь. Эдуард уже подчинил себе Уэльс твердой рукой, Шотландию тоже можно было бы покорить, а Гасконь заполучить обратно, — но что, если все выйдет наоборот? Что, если Филипп захватит все эти земли, а потом оттуда нанесет удар по Англии, как два столетия назад — Вильгельм Завоеватель, герцог Нормандский.
Дед самого Эдуарда, Иоанн, лишился всех английских владений в северной Франции, и был вынужден противостоять французскому вторжению в Англию. Неужели все это повторится снова? Эдуард, нахмурившись, хрустнул пальцами. Он допустил серьезную ошибку — недооценил Филиппа IV по прозвищу Le Bel, Красивый. Французский король всех одурачил своей мнимой застенчивостью, светлыми волосами, искренними голубыми глазами и якобы честным, прямодушным обхождением. Теперь-то Эдуарда не проведешь. Он понимал: Филипп мечтает создать такую империю, при виде которой у самого Карла Великого, случись тому воскреснуть, от изумления отнялся бы язык.
Эдуард пошевелил пальцами над жаровней. Должен же быть какой-то выход, размышлял он; нужно укрепить валлийские гарнизоны и отправить войско на север, чтобы сокрушить шотландцев. А как быть с Филиппом IV? Эдуард издал вздох. Придется ему пресмыкаться перед Папой Римским, целовать его атласную туфлю и вверять Англию с принадлежащими ей землями его святейшему покровительству. Дед Иоанн уже проделывал это, и тогда все закончилось хорошо. Ведь случись кому-нибудь напасть на Англию, он тем самым посягнет на Святейшего Отца и на само могущество католической церкви. Эдуард ухмыльнулся: придется целыми мерами слать золото этому старому прохвосту, Папе Бонифацию VIII, и умолять его о вмешательстве и заступничестве. Одновременно нужно выкорчевать измену тут, в Вестминстере. Но кому довериться? Кого бы выбрал Бёрнелл? Эдуард поразмыслил, и вдруг его ухмылка сделалась шире. Ну разумеется! Король Англии сделал свой выбор.
Хьюго Корбетт, старший секретарь Английской Королевской канцелярии, преклонил колени перед статуей Богоматери в пышной, благоухающей ладаном капелле Девы Марии в соборе Нотр-Дам в городке Булонь-сюр-Мер. Английский чиновник не был чересчур набожен, но полагал, что к Христу и его милосердной матери следует относиться со всяческим почтением, и потому он молился, когда не забывал это сделать. Молитва давалась Корбетту с трудом — ведь разговор приходилось вести ему одному, тогда как Бог всегда был слишком занят, чтобы отвечать ему. Корбетт уже зажег свечу из чистого воска и теперь, желая честно выполнить обет, стоял на коленях посреди островка света.
Он принес этот обет во время унылого плавания от берегов Англии на приземистом, толстобрюхом корабле, обладавшем, похоже, собственной волей — довольно злокозненной и вредоносной. Выйдя из Дувра, судно попало в шторм и долго колыхалось на грозно вздувшихся волнах. Ледяной пронизывающий ветер трепал паруса и швырял корабль, будто листик по озерцу. Корбетт в течение всего плавания сидел скорчившись у борта, маясь жестокой рвотой и страшась, что сердце не выдержит.
Холодная морская вода перехлестывала через борт, и Корбетту, и без того продрогшему, казалось, что смерть уже близка. Он не мог даже шевельнуться — да и что толку? Его бы снова вытошнило, и товарищи, которым приходилось так же туго, отвели бы его обратно к борту. Корбетт утешался лишь тем, что его верный слуга Ранульф мучится не меньше его. Ранульф, обычно крепкий и выносливый, на этот раз разделял недуг хозяина. Наконец, Корбетт принес обет, пообещав зажечь свечу в соборной церкви Нотр-Дам и простоять целый час в коленопреклоненной молитве в часовне Девы Марии, если Пресвятая доставит его к берегу живым.
Зажечь свечу было для Корбетта делом нетрудным, а вот часовая молитва превратилась в долгие раздумья о том, зачем же все-таки король отправил его во Францию. Корбетт вздохнул, поднялся с колен и, прислонившись к колонне, всмотрелся во тьму нефа. Теперь он занимал место старшего секретаря Королевской канцелярии и отвечал за письма, меморандумы, договоры, предписания и прочие документы, скрепленные тайной печатью Англии и находившиеся в ведении лишь главного юстициара, канцлера и английского короля. Это была надежная, хорошо оплачиваемая должность, дававшая ему изрядную прибыль и право пользоваться припасами из хозяйства самого короля. У Корбетта имелся небольшой дом в Холборне, часть накопленных богатств лежала у ювелира, а еще большая часть — у одного сиенского банкира.
У Корбетта осталось мало привязанностей — ни жены, ни ребенка. Он уже достиг тридцативосьмилетнего возраста и по-прежнему отличался крепким здоровьем, хотя в ту эпоху считалось удачей дожить до тридцати пяти. Корбетт тихонько сполз к основанию огромной желобчатой колонны и уселся на корточки. В желудке у него по-прежнему слегка бурлило, после морского путешествия мутило, он чувствовал слабость в ногах. Проклятье! Снова он пустился в странствия, снова ему доверили тайное и непростое задание. Он-то думал, что со смертью его наставника, Бёрнелла, скончавшегося четыре года назад, всему этому пришел конец. Старик Бёрнелл, хитроумный и праведный, одаренный гениальным чутьем сыщика, искоренял любые угрозы королевству. Когда его не стало, Корбетт, преклонив колена, истово молился над коченеющим телом епископа, прежде чем его закутали в саван и положили в сосновый гроб.