Сделав еще глоток, я откинул голову назад и, скосив глаза, прочитал имя над последним отверстием. Глубоко в мерцающую серу были врезаны буквы: Ф-Е-Н-Т-О-Н. Сперва они не произвели на меня большого впечатления, но тут копь собрала всю вонь и обрушила ее на меня.
В помутившемся сознании всплыл Нотис Фентон. Это мое физиогномическое заключение привело его сюда. Помнится, он обвинялся в злоумышлении против Отличного Города и проходил по делу об убийстве Грулига. Большинство обвиняемых были казнены через раздувание головы, и теперь я понимал, как им повезло.
Я поднялся и вошел в тоннель Фентона. Внутри было гораздо темнее, но я все же различил очертания скелета сидевшего, скрестив ноги, с киркой, уложенной поперек того, что когда-то было коленями. Мне припомнилось, что во время процесса его жена и сыновья очень громко выражали свое недовольство. Однажды, придя в суд, я не увидел их. Больше они не появлялись. Гораздо позже, под воздействием красоты, Создатель посвятил меня в подробности дела. Он признался, что министра Грулига обезглавили по его личному распоряжению, а семья Фентона была, как он выразился, «окончательно устранена» только ради меня, так как мешала мне сосредоточиться на деле.
Я подходил медленно, будто останки бедняги могли еще представлять опасность. Наклонившись над ним, я сказал: «Простите. Простите». Руки сами протянулись вперед и легли на ключицы моей жертвы. От прикосновения кости мгновенно распались, рассыпавшись крупинками соли. Я выпрямился и стоял, глядя, как запущенный мною процесс медленно распространяется, уничтожая позвоночник, ребра, и наконец череп Фентона последним упал наземь, растворившись в облачке атомов.
Хотя вонь здесь была чуть слабее, я не мог оставаться в его тоннеле. Отшатнувшись перед ужасом копей, я выскочил наружу и поднял кирку. Сжимать ее пришлось крепче, чем прежде, потому что от липкого пота рукоять стала скользкой, как дохлая рыба. Я занес кирку над головой и нанес первый удар со всей силой отвращения к себе.
Минут двадцать в припадке безумия я колотил по скале, потом остановился, припав к разбитому мной откосу. С ужасом заметил я вдруг, что не дышу. Кирка выпала из рук на тропу. Глаза словно выгорели досуха, и я больше ничего не видел, голову пронизывала боль. Я соскальзывал по скале, обдирая лицо и руки об острые края выбоин.
К сожалению, я вскоре очнулся. Дышалось чуть легче, и я дополз туда, где оставил еду и воду. Большой камень, отлетев из-под кирки, расплющил сверток с крематами. Я разорвал обертку. «Подмоченные» было не то слово — содержимое пакета просто размазалось по бумаге, но я жадно слизал его и запил глотком.
Покончив с едой, я скомкал бумагу и кинул ее вниз. Восходящие испарения не дали ей упасть, и комок с минуту парил на уровне моих глаз, а потом медленно взмыл вверх и исчез из виду. Хотел бы я знать, как истолкует это явление капрал дневной вахты Маттер. Если шахта была его башкой, то его разум был жаркой вонючей ямой, источенной дырами, в которой валялись скелеты. Мысль показалась мне забавной, но позже, снова врубаясь в желтую стену, я понял, сколько она точна.
День был бесконечным. Я еще дважды терял сознание, а один раз мне показалось, что кровь у меня буквально закипает. В мозгу слышался свист пара и лопались пузырьки. Съеденный кремат терзал желудок, как демон, и его клыки не давали мне передышки.
В довершение пытки пот и отравленный воздух разъедали исцарапанное о скалу лицо.
Наконец ко мне донесся голос из рая. В пустоте копи отдалось мое имя.
— Закат, закат, закат! — вопил капрал. Я собрал куски серы в холщовый мешок и взвалил его на спину. На другом плече лежали кирка и лопата. Веревочку фляги я зажал в зубах. Восхождение было мучительно. Ноги ныли от боли, а руки дрожали от усталости. Я трижды останавливался перевести дыхание, но в конце концов выбрался наружу.
Там было темно, и морской бриз доносил соленый запах океана. За каждый такой вздох я отдал бы десять ампул красоты. Капрал воткнул факел в какую-то ямку и взвесил мою ношу на древних весах с растянутой пружиной и камнями вместо гирь. Он избил меня палкой, обнаружив, что я принес десять фунтов вместо семи.
— Что, семь на слух похоже на десять? — спросил он.
— Нет, — признался я.
— Ты — кретин-недоносок, — сказал он. Я кивнул.
— Ты — не первый физиономист, которого я истолку в порошок. Помню профессора Флока. Как я порол этого идиота! Роскошь! Как-то я выбил ему глаза. Все равно что оборвать крылышки у мухи. Когда он наконец сдох, мне досталось вот что, — сказал он и показал мне свою трость. Ее украшала резная обезьянья головка из слоновой кости.
— Однажды вечером задница Харро не высрет тебя наружу, тогда я спущусь вниз и найду тебя скорчившимся на камнях жареным мясом, — сказал он. — А теперь катись. Я приду за тобой утром.
Капрал унес с собой факел и оставил меня перед входом в копи. Наверху светила луна и горели звезды. Лицо у меня зудело, как от жестокого солнечного ожога, а прохладный ночной ветерок до костей пробирал ознобом. Голова кружилась от свежего воздуха, но я плелся по песчаной тропе, уходящей в дюны. Через два часа мне удалось отыскать гостиницу.
В моей комнате горел свет. Кровать была расстелена и кто-то приготовил теплую ванну. Минуту я разрывался между водой и сном. В конце концов решил совместить то и другое и забрался в ванну прямо в одежде, чувствуя, как теплая пахнущая благовониями река смывает меня в сон. Проснулся я от намека на тихий звук, доносившийся снизу. Попытался не заметить его и досмотреть сон про Арлу, но звук был назойлив, как жужжание москита. Вскоре я сдался и, прислушавшись, понял, что кто-то тихо играет на фортепьяно.
Натянув на себя только брюки, я босиком спустился по лестнице и прошел на звук музыки через столовую в дальние комнаты. По дороге я ушиб палец о составленные в пирамиду стулья. Я не вскрикнул, но стулья с шумом рассыпались, и мелодия оборвалась.
Толкнув следующую дверь, я вышел на большую открытую веранду. Здесь слышался шум прибоя и чувствовался соленый ветер. Дюны за широкими окнами заливала луна. Предо мной стояло маленькое пианино, за каким мог бы упражняться ребенок. Дальше тянулся чистый дощатый пол, а у дальней стены стоял полированный деревянный бар с рядами бутылок и зеркальной задней стенкой. В тени бара мне почудилось движение.
— Эгей? — окликнул я.
Из-за прилавка мне приветственно махнула темная рука. Я медленно подошел. Когда до бара оставалось несколько шагов, там вспыхнула спичка. Я замер, но увидев, что рука зажигает свечу, спокойно добрался до табурета. Вспомнив, как назвал владельца бара капрал ночной смены Маттер, я окликнул:
— Молчальник?
Он кивнул, и я увидел его лицо. Бармен оказался хрупким маленьким старичком с морщинистым лицом и длинной бородой. Что-то мелькнуло за его спиной и отвлекло мое внимание. Потом я разглядел длинный гибкий хвост. Молчальник был обезьяной.
Заметив мой взгляд, он вытащил из-под стойки бутылку сладости розовых лепестков — моего излюбленного напитка на всех официальных приемах и вечеринках. Вместе с бутылкой появился стакан. Зажав пробку в зубах, Молчальник откупорил бутылку. Пока он наливал мне двойную порцию, вокруг пробки расплывалась улыбка.