— Вот что мы нашли, сэр. — Констебль протянул ему футляр с четырьмя бритвами. Одна из них выглядела влажной. У другой на обратной стороне были красные крапины.
— Это мои бритвы, — быстро сказал священник.
— Одна из них влажная.
— Конечно, я ведь брился ею менее часа назад.
— А ваш сын? Чем бреется он?
После паузы:
— Одной из этих.
— А! Так что, строго говоря, они не совсем ваши, сэр?
— Напротив. С самого начала это был мой набор бритв. Я пользуюсь ими лет двадцать, если не больше, и когда моему сыну пришло время бриться, я разрешил ему пользоваться одной из них.
— Что он и делает?
— Да.
— Вы не доверяете ему завести собственные бритвы?
— Ему не нужны собственные бритвы.
— Так почему же ему не разрешается иметь собственные бритвы? — небрежно полувопросительным тоном произнес Кэмпбелл. А не скажет ли он чего-нибудь? Нет, вряд ли. В этой семье было что-то странное, но ему не удавалось определить, что именно. Они не отказывались сотрудничать, и одновременно он чувствовал, что они что-то утаивают.
— Он вчера поздно выходил? Ваш сын?
— Да.
— И надолго?
— Не могу сказать. На час. Может быть, и дольше. Шарлотта?
И опять жена потратила неправомерное время, чтобы обдумать простой вопрос.
— Полтора часа, час и три четверти, — наконец прошептала она. Времени более чем достаточно, чтобы побывать на лугу и вновь вернуться, как Кэмпбелл сам только что убедился.
— И когда это было?
— Между восемью и половиной десятого, — ответил священник, хотя вопрос был задан его жене.
— Он ходил к сапожнику.
— Нет, я имел в виду после этого.
— После этого? Нет.
— Но я же спросил, выходил ли он поздно, то есть ночью, и вы сказали, что да, выходил.
— Нет, инспектор, вы спросили, выходил ли он поздно, то есть вечером.
Кэмпбелл кивнул. Нет, он не дурак, этот служитель церкви.
— Ну, мне хотелось бы осмотреть его сапоги.
— Его сапоги?
— Да, сапоги, в которых он уходил. И покажите мне, в каких именно брюках он выходил.
Брюки были сухими, но теперь, когда Кэмпбелл вновь их осмотрел, он заметил черную грязь по низу брючин. Предъявленные сапоги также были облеплены грязью и еще мокрыми.
— Я нашел еще вот что, сэр, — сказал сержант, принесший сапоги. — По-моему, сырое. — Он протянул голубое саржевое полупальто.
— Где вы его нашли? — Инспектор провел по нему ладонью. — Да, оно сыровато.
— Висело у задней двери рядом с сапогами.
— Дайте мне пощупать, — сказал священник, провел ладонью по рукаву и сказал: — Оно сухое.
— Оно сыровато, — повторил Кэмпбелл, думая: а сверх того, я полицейский. — Так чье оно?
— Джорджа.
— Джорджа? Я же просил показать мне всю его одежду. Без исключения.
— Мы и показали. — На этот раз мать. — Тут все, что я считаю его одеждой. А это просто старая домашняя куртка, которую он никогда не носит.
— Никогда?
— Никогда.
— А кто-нибудь другой ее носит?
— Нет.
— Как таинственно! Куртку никто не носит, а она удобно висит у задней двери. Разрешите, я начну снова. Это куртка вашего сына. Когда он в последний раз ее надевал?
Родители переглянулись. Потом мать сказала:
— Понятия не имею. Она слишком затрапезная, чтобы выходить в ней, а носить ее дома ему ни к чему. Может, он надевал ее, когда работал в саду.
— Дайте-ка мне посмотреть, — сказал Кэмпбелл, поднося куртку кокну. — Да, вот волосок. И… еще один. И… да, еще один. Парсонс?
Сержант поглядел и кивнул.
— Дайте мне посмотреть, инспектор.
Священнику дозволяется осмотреть куртку.
— Это не волосок. Я не вижу никаких волосков.
Теперь к нему присоединяются мать и дочь, дергают голубую саржу, будто на базаре. Он делает им жест отойти и кладет куртку на стол.
— Вот! — Он указал на наиболее очевидный волосок.
— Это же ровница, — сказала дочь. — Это не волосок, а ровница.
— Что такое ровница?
— Нитка, нитка из края. Это все увидят. Все, кому приходилось шить.
Кэмпбелл в жизни никогда ничего не шил, но вот панику в голосе девушки он распознает без всякого труда.
— И поглядите на эти пятна, сержант.
На правом рукаве два отдельных пятна, одно беловатое, другое темноватое. Они с Парсонсом молчат, но думают одно и то же: беловатое — слюна пони, темноватое — кровь пони.
— Я же сказал вам, что это просто его старая домашняя куртка. И он никогда не надевает ее, выходя. И уж не для того, чтобы идти к сапожнику.
— Тогда почему она влажная?
— Она не влажная.
Дочь предлагает другое объяснение. В пользу своего брата.
— Наверное, она кажется вам сырой, потому что висела у задней двери.
На Кэмпбелла это ни малейшего впечатления не произвело, и он собрал куртку, сапоги, брюки и остальную одежду, надевавшуюся, как было установлено, накануне вечером; кроме того, он захватил бритвы. Семья получает распоряжение не вступать в какой-либо контакте Джорджем до разрешения полиции. Одного констебля Кэмпбелл ставит перед домом, приказывает остальным поделить участок между собой на четыре части. Потом вместе с Парсонсом он возвращается на луг, где мистер Льюис завершил осмотр и попросил разрешения убить пони. Заключение ветеринара Кэмпбелл получит на следующий день. Инспектор попросил его срезать лоскут кожи с мертвого животного. Констеблю Куперу поручено отвезти лоскут вместе с одеждой доктору Баттеру в Кэннок.
На станции Уайрли Маркью доложил, что солиситор категорически отказался подождать. Поэтому Кэмпбелл и Парсонс сели в первый же поезд — 9:53 до Бирмингема.
— Странная семья, — сказал инспектор, когда они проезжали мост через канал между Блоксуичем и Уолсоллом.
— Очень странная. — Сержант пожевал губу. — С вашего позволения, сэр, сами по себе они выглядели довольно честными.
— Я понимаю, что вы имеете в виду. Именно этому не помешало бы поучиться преступным сословиям.
— Чему, сэр?
— Лгать не больше, чем требуется.
— Да уж! — Парсонс засмеялся. — Все-таки по-своему их жалко. Случилось в такой вот семье. Черная овца, если вы извините такое выражение.