Мистеру Дистерналу, собственно, не требовалась точно рассчитанная пауза, к которой он тут прибегнул: весь зал суда напрягся в ожидании, как разинувший рот ребенок.
— Не сообщите ли вы суду результат вашего расследования?
— Джон Генри Грин, сын фермера, на земле которого произошел этот возмутительный случай, а также конник-доброволец девятнадцати лет, признался в совершении этого действия в отношении его собственной лошади. И подписал свое письменное признание.
— Он взял на себя полную и единственную ответственность?
— Да, сэр.
— И вы допросили его о какой-либо возможной связи между этим возмутительным случаем и предыдущими в округе?
— Да, сэр. Очень подробно, сэр.
— И что он показал?
— Что случай этот с остальными никак не связан.
— И ваши расследования подтвердили, что возмутительный случай на ферме Грина не имеет ни малейшей связи с каким-либо другим в этой округе?
— Полностью подтвердили.
— Совсем ни малейшей?
— Совсем ни малейшей, сэр.
— И Джон Генри Грин находится сегодня в суде?
— Да, сэр.
Джордж, как и все остальные в переполненном зале суда, принялся искать взглядом девятнадцатилетнего конника-добровольца, который признался в располосовании собственной лошади, видимо, не указав полиции на сколько-нибудь внятную причину своего поступка. Но в эту минуту сэр Реджинальд Харди решил, что настало время его второго завтрака.
В первую очередь мистер Мийк должен был исполнить свои обязанности по отношению к мистеру Вачеллу, и только тогда он все-таки спустился в помещение, куда Джорджа отводили на время перерывов. Вид у него был самый мрачный.
— Мистер Мийк, вы предупреждали нас относительно Дистернала. Мы знали, что следовало ожидать чего-либо подобного. И мы хотя бы можем взяться сегодня за Грина.
Солиситор мрачно качнул головой.
— Никаких шансов.
— Почему?
— Потому что он их свидетель. Если они его не вызовут, мы не сможем устроить перекрестный допрос. И мы не можем пойти на риск самим его вызвать, так как нам неизвестно, что он может сказать. Не исключено, что нечто сокрушающее. Однако они его предъявили суду, из чего следует, что они ничего ни от кого не прячут. Очень умный ход. Типичный для Дистернала. Мне следовало бы его предвидеть, но я ничего не знал про данное признание. Это очень плохо.
Джордж почувствовал, что долг требует подбодрить его солиситора.
— Я понимаю, насколько это обескураживающе, мистер Мийк, но какой тут действительный вред? Грин сказал — и полиция говорит, — что его поступок не имеет никакого отношения ни к одному из других случаев располосования.
— В том-то и суть. Важно не что они говорят, а как это выглядит. Почему человек выпотрошил лошадь, свою собственную лошадь, без всякой видимой причины? Ответ: чтобы помочь другу и соседу, обвиненному в сходном преступлении.
— Но он же не мой друг! Не уверен, что я вообще знаю его в лицо.
— Да, конечно. И когда мы пойдем на значительный риск и поместим вас на скамью свидетелей, вы так и скажете мистеру Вачеллу. Но это создаст впечатление, будто вы отрицаете что-то, о чем, собственно, речи не было. Очень умный ход. Мистер Вачелл сегодня днем возьмется за инспектора, но не думаю, что у нас есть основания для оптимизма.
— Мистер Мийк, я не мог не заметить, что в своих показаниях Кэмпбелл сказал, что мою одежду он нашел — куртку, которую я не надевал многие недели, — мокрой. А в Кэнноке он назвал ее всего лишь влажной.
Мистер Мийк мягко улыбнулся.
— Работать с вами, мистер Идалджи, одно удовольствие. Именно такие детали мы замечаем, но склонны не указывать клиенту, на случай если это его расстроит. Полиция прибегнет еще ко многим таким поправкам, я не сомневаюсь.
Во второй половине дня мистер Вачелл мало чего добился от инспектора, который на скамье свидетелей чувствовал себя как дома. Во время их первой встречи в хеднесфордском полицейском участке Кэмпбелл показался Джорджу тугодумом и неуловимо наглым. На Ньюхолл-стрит и в Кэнноке он был более сообразительным и открыто враждебным, если не всегда логично мыслящим. Теперь он говорил размеренно, серьезно, а его рост и мундир словно бы снабжали его логикой сверх представительности. Джорджу пришло в голову, что не только его история незаметно изменяется вокруг него. Но изменяются и некоторые действующие лица.
Мистер Вачелл добился большего успеха с констеблем Купером, который, как и в полицейском суде, описал сопоставление каблука Джорджа со следами в грязи.
— Констебль Купер, — начал мистер Вачелл, — могу ли я узнать, от кого вы получили распоряжение заняться тем, чем занялись?
— Я не вполне уверен, сэр. Думаю, это был инспектор, но возможно, что и сержант Парсонс.
— И где точно вам было сказано проверить?
— На всем пути, который виновник мог пройти от луга до дома священника.
— Предполагая, что виновник пришел из этого дома? И вернулся туда?
— Да, сэр.
— На всем пути?
— На всем пути, сэр. — На взгляд Джорджа, Куперу было лет двадцать, не больше: красноухий юный увалень, пытающийся подражать уверенности своих начальников.
— Так-так, констебль. И, значит, вы смотрели только на прямом пути и нигде больше?
— Нет, сэр.
— И как долго продолжались ваши поиски?
— Час, а то и больше, на прикидку.
— И в котором часу это происходило?
— Думается, начал я в половине десятого, чуть раньше или позже.
— А пони нашли примерно в шесть тридцать?
— Да, сэр.
— На три часа раньше. На протяжении какового времени этим путем мог пройти кто угодно. Шахтеры по дороге к шахте, зеваки, узнавшие о случившемся. Да и полицейские тоже!
— Возможно, сэр.
— А кто вас сопровождал, констебль?
— Я был один, сэр.
— Так-так. И вы нашли несколько отпечатков каблука, которые, по вашему мнению, соответствовали каблуку сапога в вашей руке?
— Да, сэр.
— А тогда вы вернулись в участок и доложили о своей находке.
— Да, сэр.
— А что произошло потом?
— О чем вы, сэр?
Джордж с удовольствием заметил легкую перемену в тоне Купера, словно он понял, что его куда-то ведут, но еще не мог сообразить, куда именно.
— Я, констебль, о том, что произошло после того, как вы доложили о своей находке.
— Меня отправили обыскать участок дома священника.
— Так-так. Но в какой-то момент, констебль, вы вернулись и показали кому-то выше чином найденные вами следы.