Она ловит себя на том, что думает о Туи по-иному. Уже не как о неприкосновенной другой, чью честь необходимо оберегать, о незаметной хозяйке дома, простой, кроткой, любящей жене и матери, которой потребовалось столько времени, чтобы умереть. Величайший дар Туи, сказал ей как-то Артур, всегда отвечать «да», что бы он ни предложил. Если требовалось немедленно уложить вещи и уехать в Австрию, она говорила «да»; если им требовалось купить новый дом, она говорила «да»; если ему требовалось на несколько дней уехать в Лондон или в Южную Африку на несколько месяцев, она говорила «да». Такова была ее натура; она всецело доверяла Артуру, доверяла, что он примет правильное решение для нее, а не только для себя.
Джин тоже доверяет Артуру, она знает, что он человек чести. И еще она знает — и это еще одна причина любить его и восхищаться им, — что он находится в вечном движении, пишет ли новую книгу, отстаивает ли какое-то благое дело, разъезжает ли по миру или очертя голову бросается в свое последнее увлечение. Никогда ему не быть человеком, чья мечта — вилла в пригороде, пара домашних туфель и садовая лопата; кто с радостью стоял бы у калитки в ожидании мальчишки-газетчика, который доставит ему новости из дальних стран.
И в сознании Джин начинает сформировываться нечто, которое еще рано назвать решением, а скорее остерегающей мыслью. Она была ожидающей девушкой Артура с пятнадцатого марта 1897 года; через несколько месяцев наступит десятая годовщина их встречи. Десять лет, десять лелеемых подснежников. Она предпочитает ожидание Артура самому благополучному браку с любым мужчиной на земном шаре. Однако, побывав его ожидающей девушкой, она не намерена быть его ожидающей женой. Она воображает, что вот они муж и жена, и Артур объявляет о своем немедленном отъезде — в Стоук-Поджес или в Тимбукту, значения не имеет, — чтобы исправить великое зло; и воображает, как отвечает, что скажет Вуди, чтобы он занялся их билетами. Их билетами, скажет она спокойно. Она будет рядом с ним. Будет путешествовать с ним; будет сидеть в первом ряду на его лекции; будет убирать затруднения с его пути и обеспечивать надлежащее обслуживание в отелях, и в поездах, и на пароходах. Она будет ездить верхом бок о бок с ним; или же, учитывая, что она как наездница лучше него, то и немного впереди. Она даже может научиться играть в гольф, если он и дальше будет играть в него. Нет, она не будет одной из тех жен-мегер, которые преследуют своих мужей даже до дверей их клубов; но она будет рядом с ним, словом и делом доказывая, что это место принадлежит ей, пока их не разлучит смерть. Вот какой женой она намерена быть.
Тем временем Артур в бирмингемском поезде напоминает себе о единственном случае в прошлом, когда он взял на себя роль сыщика. Общество Спиритических Изысканий попросило его принять участие в обследовании дома с привидениями в Чармуте в Дорсетшире. Он поехал туда с доктором Скоттом и неким мистером Подмором, профессионалом с большим опытом в подобных делах. Они приняли все положенные меры, чтобы воспрепятствовать обману: заперли все окна и двери, натянули нитки над ступеньками лестницы. Потом две ночи подряд дежурили вместе с хозяином дома. В первую ночь он снова и снова набивал свою трубку и боролся с нарколепсией; но в середине второй ночи, как раз тогда, когда они почти уже оставили всякую надежду, их внезапно ошеломили — и ввергли на мгновение в ужас — звуки бешено передвигаемой мебели где-то совсем рядом. Шум словно бы доносился из кухни, но когда они кинулись туда, помещение оказалось пустым, и все предметы находились на своих местах. Они обшарили дом от погреба до чердака, разыскивая потайные каморки, и ничего не нашли. А двери были все так же заперты, задвижки на окнах задвинуты, нитки целы и невредимы.
Подмор к идее привидения отнесся на удивление негативно, он подозревал, что сообщник хозяина дома прятался где-то за обшивкой стен. В то время Артур согласился с этим выводом. Однако несколько лет спустя дом этот сгорел дотла; и, что еще многозначительнее, в саду был выкопан скелет ребенка не старше десяти лет. Для Артура эта находка изменила все. В случаях, когда юная жизнь насильственно обрывается, часто возникает запас неиспользованной жизненной силы. В подобных случаях неведомое и чудесное наступают на нас со всех сторон; они возникают в переменчивых формах, предостерегая нас об ограниченности того, что мы называем материей. Артуру это представлялось неопровержимым объяснением. Однако Подмор отказался внести соответствующие изменения в свой отчет. Собственно говоря, этот субъект с самого начала вел себя скорее как чертов скептик-материалист, чем эксперт, устанавливающий подлинность спиритических феноменов. Впрочем, к чему обращать внимание на всяких Подморов, когда у тебя есть Крукс, и Майерс, и Лодж, и Альфред Рассел Уоллес? Артур повторил про себя великую формулу: это невероятно, но истинно. Когда он впервые услышал эти слова, они прозвучали как гибкий парадокс, теперь они затвердели в железную уверенность.
Артур встретился с Вудом в отеле «Императорская фамилия» на Темпл-стрит. Там было больше шансов остаться неузнанным, чем в «Гранд-Отеле», где при обычных обстоятельствах он скорее всего остановился бы. Им требовалось свести к минимуму возможность появления дразнящего заголовка на странице светской хроники «Газетт» или «Пост»: ЧТО ШЕРЛОК ХОЛМС ЗАТЕВАЕТ В БИРМИНГЕМЕ?
Первая их вылазка в Грейт-Уайрли была намечена на вторую половину следующего дня. Используя декабрьские сумерки, они доберутся до дома священника елико возможно незаметнее и вернутся в Бирмингем сразу же после завершения своего дела там. Артур сгорал от желания посетить театрального костюмера и обзавестись накладной бородой для этой экспедиции, но Вуд возразил. Он считал, что в результате это привлечет к ним больше внимания, а не меньше: безусловно, посещение костюмера гарантирует нежеланную заметку в местной прессе. Поднятый воротник, кашне и газета перед глазами в поезде вполне позволят им достигнуть Уайрли незамеченными; а оттуда они просто пройдутся до дома священника по плохо освещенному проселку, будто…
— Будто кто? — спросил Артур.
— Но нужно ли нам притворяться? — Вуд и с практической, и с психологической точки зрения не понимал, почему его патрон так настаивал на переодевании. По его мнению, неотъемлемое право англичанина состоит в том, чтобы предложить посторонним — и особенно со вкусом к сплетням — не лезть не в свое дело.
— Непременно. Ради нас же самих. Мы должны. Мы должны думать о себе, как… о… м-м-м… вот-вот!., как об эмиссарах Церковной комиссии, приехавших в ответ на доклад местного священника о состоянии Святого Марка.
— Но это же относительно новая церковь солидной постройки, — возразил Вуд. Затем он перехватил взгляд своего патрона. — Ну, если вы настаиваете, сэр Артур.
На платформе Нью-стрит под вечер следующего дня они выбрали вагон с таким расчетом, чтобы в Уайрли и Чёрчбридже сойти как можно дальше от станционного здания. С помощью этой стратагемы они надеялись избежать любопытствующих взглядов других сходящих там пассажиров. Но по прибытии туда никто больше с поезда не сошел, и потому церковные самозванцы оказались под особо взыскующим взором начальника станции. Оборонительно подтянув кашне над усами, Артур ощутил прилив почти проказливости. Ты меня не знаешь, думал он, но я тебя знаю: Альберт Эрнест Мерримен, сын Сэмюэля. Что за приключение!